Nunc dimittis (Ныне отпущаеши)
Шрифт:
Я еще посопротивлялась немного, и потом, помнится, он сказал: «Моя дорогая леди Понсонби, в этом нет ничего безнравственного. Искусство безнравственно лишь тогда, когда им занимаются дилетанты. То же — в медицине. Вы ведь не станете возражать, если вам придется раздеться в присутствии врача?»
Я сказала ему, что стану, если я пришла к нему с жалобой на боль. в ухе. Это его рассмешило. Однако он продолжал убеждать меня, и, должна сказать, его доводы были весьма убедительны, поэтому спустя какое-то время я сдалась. Вот и все. Итак, Лайонель, дорогой, теперь
— Глэдис, это все правда?
— Разумеется, правда.
— Ты хочешь сказать, что он всех так рисует?
— Да. И весь юмор состоит в том, что мужья об этом ничего не знают. Они видят лишь замечательный портрет своей жены, полностью одетой. Конечно же, нет ничего плохого в том, что тебя рисуют обнаженной; художники все время это делают. Однако наши глупые мужья почему-то против этого.
— Ну и наглый же он парень!
— Думаю, он гений.
— Клянусь, он украл эту идею у Гойи.
— Чушь, Лайонель.
— Ну разумеется, это так. Однако вот что скажи мне, Глэдис. Ты что-нибудь знала о… об этих своеобразных приемах Ройдена, прежде чем отправиться к нему?
Когда я задал ей этот вопрос, она как раз наливала себе бренди; поколебавшись, она повернула голову в мою сторону, улыбнулась мне своей шелковистой улыбочкой, раздвинув уголки рта.
— Черт тебя побери, Лайонель, — сказала она. — Ты дьявольски умен. От тебя ничего не скроешь.
— Так, значит, знала?
— Конечно. Мне сказала об этом Гермиона Гэрдл-стоун.
— Так я и думал!
— II все равно в этом нет ничего дурного.
— Ничего, — согласился я. — Абсолютно ничего. Теперь мне все было совершенно ясно. Этот Ройден и вправду нахал и к тому же проделывает самые гнусные психологические фокусы. Ему отлично известно, что в городе имеется целая группа богатых, ничем не запятых женщин, которые встают с постели в полдень и проводят остаток дня, пытаясь развеять тоску, — играют в бридж, канасту, ходят по магазинам, пока но наступит час пить коктейли. Больше всего они мечтают о каком-нибудь небольшом приключении, о чем-нибудь необычном, и чем это обойдется им дороже, тем лучше. Понятно, новость о том, что можно развлечься таким вот образом, распространяется среди них подобно вспышке эпидемии. Я живо представил себе Гермиону Гэрдлстоун за карточным столиком, рассказывающую им об этом:
«… Но, дорогая моя, это просто потрясающе… Не могу тебе передать, как это интересно… гораздо интереснее, чем ходить к врачу…»
— Ты ведь никому не расскажешь, Лайонель? Ты же обещал.
— Ну конечно нет. Но теперь я должен идти. Глэдис, мне в самом деле уже пора.
— Не говори глупости. Я только начинаю хорошо проводить время. Хотя бы посиди со мной, пока я не допью бренди.
Я терпеливо сидел на диване, пока она без конца тянула свое бренди. Она по-прежнему поглядывала на меня своими погребенными глазками, притом как-то озорно и коварно, и у меня было сильное подозрение, что эта женщина вынашивает замысел какой-нибудь очередной неприятности
И тут неожиданно, так неожиданно, что я даже вздрогнул, она спросила:
— Лайонель, что это за слухи ходят о тебе и Жанет де Пеладжиа?
— Глэдис, прошу тебя…
— Лайонель, ты покраснел!
— Ерунда.
— Неужели старый холостяк наконец-то обратил на кого-то внимание?
— Глэдис, все это просто глупо. — Я попытался было подняться, по она положила руку мне на колено и удержала меня.
— Разве ты не знаешь, Лайонель, что теперь у нас не должно быть секретов друг от друга?
— Жанет — прекрасная девушка.
— Едва ли можно назвать ее девушкой. — Глэдис помолчала, глядя в огромный стакан с бренди, который она сжимала в обеих ладонях. — Но я, разумеется, согласна с тобой, Лайонель, что она во всех отношениях прекрасный человек. Разве что, — заговорила она очень медленно, — разве что иногда она говорит весьма странные вещи.
— Какие еще вещи?
— Ну, всякие — о разных людях. О тебе, например.
— Что она говорила обо мне?
— Ничего особенного. Тебе это будет неинтересно.
— Что она говорила обо мне?
— Право же, это даже не стоит того, чтобы повторять. Просто мне это показалось довольно странным.
— Глэдис, что она говорила? — В ожидании ответа я чувствовал, что весь обливаюсь потом.
— Ну как бы тебе это сказать? Она, разумеется, просто шутила, и у меня и в мыслях не было рассказывать тебе об этом, но мне кажется, она действительно говорила, что все это ей немножечко надоело.
— Что именно?
— Кажется, речь шла о том, что она вынуждена обедать с тобой чуть ли не каждый день или что-то в этом роде.
— Она сказала, что ей это надоело?
— Да. — Глэдис Понсонби одним большим глотком осушила остатки бренди и выпрямилась. — Если уж тебе это действительно интересно, то она сказала, что ей все это до чертиков надоело. II потом…
— Что она еще говорила?
— Послушай, Лайонель, не нужно так волноваться. Я ведь для твоей же пользы тебе все это рассказываю.
— Тогда живо рассказывай все до конца.
— Вышло так, что сегодня днем мы играли с Жанет в канасту, и я спросила у нее, не пообедает ли она со мной завтра. Пет, сказала она, она занята.
— Продолжай.
— По правде, она сказала следующее: «Завтра я обедаю с этим старым занудой Лайонелем Лэмпсоном».
— Это Жанет так сказала?
— Да, Лайонель, дорогой.
— Что еще?
— Ну, этого уже достаточно. Не думаю, что я должна пересказывать и все остальное.
— Прошу тебя, выкладывай все до конца!
— Лайонель, ну не кричи же так па меня. Конечно, я все тебе расскажу, если ты так настаиваешь. Если хочешь знать, я бы не считала себя настоящим другом, если бы этого не сделала. Тебе не кажется, что это знак истинной дружбы, когда два человека, вроде пас с тобой…