Нужная вещь

Вулф Том

Нет, единственным новым ощущением в это утро была боль в мочевом пузыре. Это была первая terra incognita. Пожалуйста, Господи, не дай мне облажаться.

Шепард дождался очередного прекращения обратного отсчета - на этот раз оно произошло из-за того, что все ждали, пока с неба над пусковой площадкой уберутся тучи, - а затем сообщил о своей проблеме по закрытой радиосвязи. Он сказал, что хочет облегчить свой мочевой пузырь. В конце концов ему дали добро: делай это в костюм. И он сделал. Так как его кресло было слегка наклонено назад, струя потекла на север, к голове, неся с собою ощущение жуткого страха. Струя задела внутренний термометр, и содержание фреона подскочило от тридцати до сорока пяти процентов. Потом она потекла дальше, достигла левого нижнего нагрудного датчика, который записывал электрокардиограмму, и частично сбила его с места. Врачи заволновались. Новости о струе мочи тут же распространились среди ученых и техников, подобно извержению вулкана Кракатау, на западе острова Ява. Струя катилась дальше - по резине, проволоке, ребрам, мясу и десяти тысячам сбитых с толку нервных окончаний - и наконец остановилась в ложбинке посреди спины. Постепенно жидкость охладилась, и Шепард теперь чувствовал в ложбинке холодное озерцо мочи. Во всяком случае, мочевой пузырь успокоился, а ничего страшного не случилось. Так что откладывать полет было не из-за чего. Он не облажался.

А

потом медики услышали веселый голос по закрытой радиосвязи:

– Все в порядке. Подумаешь, мокрая спина.

Этот парень был просто великолепен!

Он не терял хладнокровия ни при каких обстоятельствах!

Всего через пятнадцать минут под ним разорвется семиэтажное ядро, полное жидкого кислорода, а он так и остается Улыбающимся Элом!

Задержка длилась уже четыре часа. Каждый инженер внимательно изучал панели приборов, отображающие состояние различных систем, чтобы в конце концов объявить, что его система готова, - после этого ответственность за неисправность системы будет целиком лежать на нем. Все пребывали в лихорадочном возбуждении. И оно передавалось внутрь капсулы - и в словах, и без них. Шепард, лежащий на спине, прикрепленный к креслу ремнями и опутанный проводами, был для тысячи людей, собравшихся на портале, словно бы воспалившимся нервным узлом. Но он по-прежнему оставался Улыбающимся Элом с Мыса. Во время Т минус 6 - за шесть минут до завершения подготовительных операций - произошла еще одна задержка, и один из врачей, связавшись с Шепардом по телефону, спросил:

– Ты действительно готов?

Трудно было понять, телу или душе адресован этот вопрос. Он вторгся в запретную зону нужной вещи, и в дело вступил Улыбающийся Эл.

Он засмеялся и сказал:

– Вперед!

– Удачи, парень, - ответил врач.

Прощальное приветствие… из долины скорби.

Во время Т минус две минуты и сорок секунд произошла еще одна задержка. Эл услышал, как инженеры в срубе горячатся из-за давления топлива в «Редстоуне», которое быстро повышалось. Он понимал, что за этим последует. Они собирались переустановить клапан в пусковом двигателе вручную. А это означало, что запуск отложится по меньшей мере на два дня. Они собирались отложить полет, чтобы не брать на себя ответственность за его жизнь, если что-то пойдет не по плану! Улыбающийся Эл не мог с этим справиться. Пора заявить о себе Ледяному капитану. Эл вышел на связь и холодным тоном, как это умел делать только он, сказал:

– Все в порядке, я даже спокойнее, чем вы. Почему бы вам поскорее не решить свою маленькую проблему… и не запалить эту свечу?

Запалить свечу! Слова самого Чака Йегера! Голос аса! Как ни странно, но это сработало. Понимая раздражение астронавта, инженеры стали сворачиваться и объявлять, что их системы готовы. Примерно в 9.30 пошла последняя минута обратного отсчета. Перископ Шепарда стал автоматически втягиваться внутрь капсулы, и он вспомнил, что установил серый светофильтр для защиты от солнечных лучей. Если он не уберет его, то во время полета совершенно не будет различать цветов. Поэтому Эл начал продвигать левую руку к перископу, но зацепился предплечьем за рычаг выброса. Черт! Только этого сейчас не хватало! К счастью, он лишь слегка задел рычаг. Если астронавт чувствовал приближение катастрофы, а автоматическая система не срабатывала, он мог повернуть рычаг. Тогда срабатывала ракета аварийного модуля - она отделяла капсулу от ракеты «Редстоун» и спускала ее вниз на парашюте. Только этого сейчас не хватало: весь мир ожидает первый американский космический полет, а Шепард в капсуле пролетает вверх на несколько тысяч футов и спускается на парашюте… Эта картина в мгновение ока пронеслась перед ним. Еще одна «пробка из-под шампанского»… Ну и черт бы с ним, с фильтром. Будем видеть мир черно-белым. Какая разница? Не облажаться - вот что главное.

Казалось, что в последние тридцать секунд время стало бежать гораздо быстрее. Через тридцать секунд прямо под спиной у Шепарда зажжется ракета. В эти последние мгновения вся жизнь вовсе не пронеслась у него перед глазами. Не было у него и мучительных видений матери, жены или детей. Нет, он думал о процедурах прерывания полета, о карте контрольных проверок и о том, чтобы не облажаться. Он почти не обращал внимания на звучащий в наушниках голос Дика Слейтона, который отсчитывал последние «десять… девять… восемь… семь… шесть…» и так далее. В этом маленьком глухом отсеке единственно важным было последнее слово. Потом Шепард услышал, как Дик Слейтон сказал:

– Пуск! Вперед, Хосе!

Луизы Шепард не было в это время в долине скорби. Она находилась в своем доме в Вирджиния-Бич, но трудно было определить, где пребывает в этот момент ее душа. Никогда еще за всю историю испытательных полетов жена летчика не оказывалась в таком странном положении. Естественно, все жены понимали, что пресса проявит «некоторый интерес» к реакциям жены и семьи первого астронавта, но Луиза вовсе не ожидала того, что сейчас происходило перед ее домом. Всякий раз, когда кто-нибудь из дочерей Луизы выглядывал в окно, им казалось, что во дворе разворачивается настоящий карнавал. Толпы журналистов, телеоператоров и еще каких-то людей в ветровках, опоясанных кожаными ремнями, швыряли банки пепси-колы, перекрикивались друг с другом и ходили кругами в безумной жажде каких-нибудь новостей об измученной душе Луизы Шепард. Им был нужен стон, слеза, искаженные черты лица, несколько сокровенных слов от друзей - что угодно. Они стали впадать в отчаяние. Дайте нам знак! Дайте нам что-нибудь! Хоть мусорщика! Наконец на улице появился мусорщик с большими пластиковыми пакетами; он курил сигару, чтобы перебить их запах. Журналисты набросились на него и на его вонючие пакеты со всех сторон. Может быть, он знаком с Шепардами?! С Луизой?! Может быть, он бывал в доме?! А не знает ли он что-нибудь о chez Шепард? Мусорщик уселся в грузовик, попыхивая сигарой, а они стали барабанить по кабине. Откройте! Мы хотим увидеть! Они стояли на коленях. Они ползали в грязи. Они брали интервью у собаки, у кота, у рододендронов…

Эти маньяки топтали газон и жаждали увидеть хоть какие-нибудь признаки эмоционального расстройства у Луизы. Но, по правде говоря, вряд ли можно было сказать, что Луиза Шепард переживала те чувства, которых так ждали все эти люди. У Луизы уже не раз была возможность получить нервное расстройство во время многочисленных полетов Эла, особенно в последнее время - в Пакс-Ривер. В 1955 и 1956 годах Эл испытывал один новейший истребитель за другим. Их названия напоминали лязг острых зубов и холодной стали; так могли звать космических воинов и злых духов: «Банши», «Демон», «Тайгеркэт», «Скайлансер» и так далее. А Эл не только определял их максимальные летные характеристики, но и выполнял испытания на большой высоте, производил дозаправку в полете и «тесты на годность к посадке на авианосец» - бесстрастная фраза, за которой скрывалось множество способов вероятной гибели пилота. Луиза прошла через то же самое, что и все жены летчиков-испытателей…

Телефонные звонки от других жен: «что-то» случилось… Ожидание в маленьком доме с маленькими детьми Друга вдов и сирот, который приходит исполнить свой долг… День за днем она старается держать себя в руках, не думать об этом, не обращать внимания на часы, когда он не возвращается с летного поля вовремя…

Боже мой, насколько же проект «Меркурий» облегчил жизнь жены тест-пилота! Без сомнения! Худшим в Пакс-Ривер были тревожные мысли - в одиночестве или в окружении ничего не понимающих детей. А в это утро Луиза точно знала, где находится Эл в данную минуту. Трудно было не знать. Подготовку к полету транслировали на всю страну. Где он сейчас? Достаточно было просто взглянуть на телеэкран. По телевидению больше ни о ком не говорили. Звучал лишь баритон Шорти Пауэрса - офицера НАСА по связям с общественностью, который сидел в комнате контроля полета на Мысе и периодически сообщал о состоянии астронавта. Потом зазвонил телефон, и Луиза услышала тот же самый голос. Эл попросил Дика позвонить Луизе, Дик попросил Шорти, и теперь Шорти, чей голос сейчас слушала вся нация, говорил с ней лично, рассказывая о просьбе Эла и объясняя причины задержек. Нет, Луиза не чувствовала себя одинокой. Вовсе нет! В доме было много людей. Кроме детей тут находились ее родители, приехавшие на несколько дней из Огайо. Прибыли и несколько жен пилотов. Когда началась космическая программа, Эл служил поблизости, в Норфолке, так что у них было много друзей среди морских летчиков. Пришли соседи - и те, кто хорошо знал Шепардов, и несколько незнакомых. В гостиной звучали оживленные голоса - оживленные, но не напряженные. И, конечно же, перед домом собрались представители доброй половины всех американских газет и неизбежная толпа зевак, которые всегда появляются, откуда ни возьмись, на месте дорожных происшествий или прыжков самоубийц с крыши. И все это сборище тут же окружало ее, когда она выглядывала в окно или слегка приоткрывала дверь. В журнале «Лайф» хотели, чтобы в доме постоянно находились два журналиста и фотограф и фиксировали все ее реакции с начала и до конца, но Луиза воспротивилась. И теперь они ждали в отеле на побережье: было условлено, что журналистов и фотографа пустят в дом, как только полет завершится. У Луизы даже не было возможности посидеть перед телевизором и понервничать. Она встала до рассвета, чтобы приготовить завтрак для всех гостей, и эта возня с кофе и всем прочим отнимала много времени. Наконец она осознала, что находится в том состоянии, которое можно назвать слежением. Она была главной фигурой в слежении за своим мужем - конечно, в час опасности, а не в час смерти. Секрет слежения за смертью состоял в том, что женщина в любом случае оставалась вдовой - хочет она того или нет. Если бы сейчас она была одна, то ее могла бы сокрушить скорбь, но она внезапно оказалась в роли гостеприимной хозяйки и звезды шоу. Это бесплатно! Мой дом открыт! Любой может прийти и поглазеть! Вдове, правда, надо позвонить на водопроводную станцию, но сделать это в присутствии огромной толпы зевак гораздо труднее, чем притворяться храброй маленькой леди, подающей гостям кофе и пирожные. Для такой достойной и сильной женщины, как Луиза Шепард, не существовало сомнений в том, что следует делать. Она хозяйка и главная героиня этой пьесы. Что ей еще оставалось, кроме как подбадривать собравшихся? Пресса, этот хищный, но элегантный Зверь, расположившийся на лужайке перед домом, этого не знала, но вместо измученной жены, ожидающей запуска ракеты, журналисты видели… Почтенную Миссис Астронавт, хозяйку дома, следившую - нет, не за покойником, - за Находившимся в серьезной опасности. У Луизы просто не было времени впасть в нервное оцепенение из-за размышлений о возможной участи мужа. Все, что могла сделать звезда и хозяйка, - это войти в комнату, где стоял телевизор, в последние минуты обратного отсчета и посмотреть на столбы пламени, вырывающиеся из сопел «Редстоуна».

А когда весь мир беспокоит ее душевное состояние в этот момент, какое еще выражение лица она могла принять?

В наушниках Шепард услышал голос Дика Слейтона, находившегося в Центре управления полетом «Меркурия». Слейтон произнес: «Пуск!» И, как он это уже проделывал сотни раз в центрифуге и на процедурном тренажере, Шепард потянулся и включил бортовые часы, которые должны были сообщать ему, что нужно делать в определенный момент. Затем он сказал в микрофон:

– Вас понял! Запуск, часы пущены, - как он это уже говорил сотни раз на тренажере.

А потом - как человек, который многократно прослушал граммофонную пластинку и теперь, вновь собираясь ее слушать, уже знает каждый аккорд и каждую фразу еще до того, как они прозвучат, - стал ожидать постепенного роста g-уровня и громового звука взлетающей ракеты… которые он уже сотни раз испытывал и слышал в центрифуге.

Сотни раз! Если бы даже ему сейчас приказали подробно описать по радио американскому народу то, что он чувствует, став первым американцем, полетевшим в космос, и если бы даже он согласился, - то вряд ли смог бы выразить в словах свои ощущения. Он вступал в эру воспроизводимых экспериментов. Его полет был совершенно новым явлением в истории Америки, а он не чувствовал никакой новизны. Он не чувствовал «ужасающую мощь» ракеты, как ее называли дикторы. Он мог лишь сравнивать ее с сотнями полетов, воспроизводимых на центрифуге в Джонсвилле. Эти искусственные полеты навсегда врезались в его память. Множество раз он усаживался в гондолу, как сидел и сейчас, в компенсирующем костюме, перед приборной панелью «Меркурия», слыша в наушниках звук запускаемой ракеты. И по сравнению с этим, что бы ни случилось, уже не могло стать страшным. Совсем напротив. Он был привязан, но… Здесь не швыряло, как в центрифуге… Центробежная сила в центрифуге швыряла вас по капсуле по мере увеличения скорости и g-сил… В ракете было гораздо легче… Здесь не было так шумно, как в центрифуге… Во время занятий на центрифуге записанный на пленку звук ракеты «Редстоун» проникал непосредственно в капсулу. Но сейчас, когда Шепард был статуэткой в упаковочной коробке, этот звук доносился снаружи, через несколько слоев. К тому времени, когда он проходил через аварийный модуль, стену капсулы и спинку анатомического кресла, этот звук становился не громче, чем шумы двигателя, которые слышит при взлете пилот пассажирских авиалиний. Гораздо сильнее Шепард воспринимал звуки внутри капсулы… Телекамера… Она была установлена для того, чтобы записывать выражение его лица и глаз, движения рук, и Шепард слышал ее жужжание примерно в футе от головы… Был еще магнитофон, чтобы записывать все звуки внутри капсулы, и он слышал звук его моторчика… А еще - вентиляторы, гироскопы, инверторы… Это напоминало чрезвычайно компактную современную кухню, в которой все аппараты были включены одновременно. И, конечно же, радио… Шепард решил поставить громкость на максимум, как он это делал в центрифуге, но к устройству радиосвязи не пришлось даже прикасаться. Все, что ему нужно было делать, - это произносить в микрофон совершенно то же самое, что он говорил тысячу раз в процедурном тренажере: «Высота - одна тысяча… Один и девять g…» - и так далее. А ему отвечали: «Вас понял. Вы выглядите хорошо…» Причем даже звучало это в наушниках точно так же.