Нянька
Шрифт:
Почему-то люди считают, что медведь копит запасы жира на зиму. Конечно, толстому спать приятнее — и тепло, и бока не отлежишь. Но весной Мишатка проснулся таким же упитанным, как и лёг. Жир тратится в дни весенней бескормицы. В апреле и мае Мишатка исхудал так, что самого себя узнать не мог. Особенно маме весной досталось: бока ввалились, шерсть клоками висит. Ей детишек кормить, а самой кушать нечего. Да хоть бы и было в лесу полно еды, отвыкший за зиму желудок пищи не принимает.
Зато к июлю жизнь выправилась — лучше не бывает. Мишатка отъелся, бока округлились,
Подумал об этом Мишатка и загрустил. Уж очень надоело пестуном быть. Не медвежье это дело — малышам носы утирать. Пока сам взрослым не был, мог и с детьми возиться. А теперь — неохота.
Осень в лес пришла, брусника и рябина созрели, овёс под страшной охотничьей вышкой не только налился, но и затвердел, стал, может, и не таким вкусным, зато сытным. Сейчас бы жить в своё удовольствие, не беспокоясь ни о чём, кроме охотников, а Мишатка должен за младшими присматривать. Подумал Мишатка, да так прямо и заявил маме: «Не хочу больше нянькой быть!» Думал, мама рассердится, тумаков надаёт, а она ничуть не удивилась и совершенно спокойно ответила:
— Так уходи.
— Как уходи? Куда? — не понял Мишатка.
— Куда хочешь. Ты уже взрослый, пора тебе жить самостоятельно.
«Ну и уйду» — подумал Мишатка.
Вроде бы всю жизнь мечтал, как вырастет, начнёт жить сам по себе, а тут обидно стало и горько. Растила его мама, кормила, берегла, а потом взяла да и выгнала. У медведей всегда так, а то молодое поколение старикам на шею сядет и ножки свесит.
А мама повернулась к Топтыжке и говорит:
— И ты уходи.
— А меня за что? — заревел тот.
— Не за что, а почему. Ты уже большой, вот и живи один. Медвежку я до следующего года оставлю, а двоих мне весной не прокормить.
— Почему меня?.. — ревел Топтыжка. — Пусть Медвежка уходит!
— Она — девочка.
— А я ма-альчик!..
— Топтыжка, я два раза повторять не люблю.
Дальше Мишатка слушать не стал. Повернулся и пошёл куда глаза глядят. Если уж мама девятимесячного Топтыжку прогоняет, то Мишатке здесь и подавно делать нечего. В самом деле, пора жить по-взрослому. Отвоевать у других медведей охотничьи угодья, устроить берлогу, да и жирка ещё поднакопить не мешает.
Тут Мишатку догнал зарёванный Топтыжка, который таки доканючился до маминых тумаков.
— За мной не ходи, — предупредил Мишатка. — Я тебе больше не нянька, могу и поколотить.
— Мишата, — заныл Топтыжка. — Давай вместе жить. Ты будешь еду добывать…
— А ты — кушать, — перебил Мишатка. — Здорово придумал. Нет уж, сам добывай еду. Я тебя всему научил, пора тебе взрослым становиться.
— А чего она меня прогнала, а Медвежку оставила?..
— Дурак ты ещё. Медвежке на будущий год пестуном быть. Наплачется
— Ну, давай вместе жить… — не унимался Топтыжка. — Берлогу сделаем…
— Два медведя в одной берлоге не живут, — напомнил Мишатка старую медвежью мудрость.
— Ну, Мишата…
Мишатка остановился, посмотрел со значением.
— Тебе от мамы мало досталось? Я ведь тоже два раза повторять не люблю.
Топтыжка разревелся и убрёл в кусты. Трудно ему в новой жизни придётся, но зато и пестуном ему не быть.
А Мишатка пошёл себе по лесу. Всё-таки, хорошо быть большим, идёшь, никого не боишься. И направо — я, и налево — я! Сторонись лесной народ!
И тут навстречу — большой медведь. Тот самый, что когда-то так напугал Мишатку. Конечно, теперь он не казался таким огромадным, но всё равно — куда как побольше Мишатки.
— Кто такой? — спросил большой медведь.
— Я Медвежка, ой, то есть — Мишатка. Я пестуном был, а теперь ушёл и хочу тут жить.
— А ты меня спросил? Тут до самой речки — мои угодья.
— Мне, дяденька, тоже жить где-то надо. Там мамина земля, у мамы угодья отнимать никак нельзя.
— Это ты правильно сказал. Маму твою я знаю, исправная медведица. У неё каждый год медвежонок, а то и два, и не было случая, чтобы малыш погиб. Так что я с твоей мамой дружу.
Мишатка вспомнил, как мама надавала большому медведю оплеух, когда он не вовремя в гости зашёл, но напоминать о неприятном случае не стал. Просто переминался с ноги на ногу и ждал решения своей участи.
— Ладно, — сказал большой медведь. — Что с тобой делать… Потеснюсь маленько.
Подошёл к старой сосне, мазнул по стволу лапой, содрав кору. Потом потёрся головой, оставляя пахучую метку. Медведи всегда так метят границы своих участков.
— Смотри, вот до сих пор — твоя земля, а дальше — моя. Вздумаешь дальше сунуться — бока намну.
— Спасибо, дяденька, — сказал Мишатка, думая, что землицы ему досталось маловато, для нормальной жизни медведю втрое больше надо. Но, с другой стороны, большой медведь мог и вовсе не делиться. Сразу бы намял бока — вот и весь разговор.
— Не тужи, — сказал большой медведь. — Тут за рекой старый мишка живёт. К весне ты в силу войдёшь, а он совсем одряхлеет. Вот у него и отнимешь недостающее. А покуда и здесь прокормишься. К тому же, тебя, может, зимой охотники застрелят. Тогда тебе и вовсе ничего не надо будет.
«Ну, спасибо, утешил», — подумал Мишатка, но снова ничего не сказал. Понимал, что лишнего говорить не стоит. Язык медведю дан для еды, а не для болтовни.
Большой медведь ушёл, а Мишатка начал на новом месте обживаться. Оно бы и ничего местечко, но больно уж деревня близко. Дымом пахнет, собак слыхать, и грибники с корзинами по лесу шастают. Шугануть бы их, но ведь тогда вместо грибников охотники пожалуют и тебя самого так шуганут, что без шкуры останешься. Люди не как медведи, они друг за друга крепко стоят и потому человек, даже без ружья, для зверя страшен.