Няня для дочки миллионера
Шрифт:
— Восемь? Я думала, что семь, — мама наливает себе чай, вынимает пакетик и кладёт его на блюдечко. Никак не отучу её от этой глупой привычки — использовать один чайный пакетик по два-три раза.
— Давай не будем, — прошу я. Сейчас снова начнётся: все твои подружки уже замуж выскочили, а ты одна в девках сидишь. Хотя мне всего лишь двадцать шесть, успею в загсе побывать.
— А почему это не будем? — возмущается мама. — У Пашки твоего совести нет. Ты ему и жрать готовишь, и стираешь его одежду, и рубашки гладишь, и вообще ты у меня умница и красавица, да любой
Да-да, мама у меня противоречивая натура. С одной стороны она говорит, что нужно быть тише воды, ниже травы, когда дело касается начальства или так называемых богачей, а с другой — она считает нас, женщин, сильным полом. А мужчин — неразумными детьми, которых следует воспитывать и вообще держать в железных рукавицах. На этой почве мы часто ссоримся. Паша главный в наших отношениях, именно он распоряжается семейным бюджетом и принимает важные решения. Мне такая модель ближе. Да и мама всю жизнь придерживалась таких же взглядов, но когда отца сократили — она изменилась. Перестала его уважать, помыкает им, даже оскорбляет иногда. А папа смиренно терпит. Кажется, после увольнения ему на всё плевать.
— Мам, мы с Пашей сами разберёмся, когда в загс идти, — говорю я раздражённым тоном.
— Да ничего вы не разберётесь! Слушай меня, как надо делать, — переходит мама на заговорщический шёпот. — Перестань предохраняться. Ребёночек вам нужен. Тогда Паша сразу тебя замуж позовёт, вот увидишь.
Мне становится физически плохо от её совета. К горлу подкатывает тошнота, а перед глазами двоится. Мама не знает, какую боль мне причиняют её необдуманные слова. Если бы я могла забеременеть… Я мотаю головой, запрещая себе вспоминать то ужасное утро.
— Нет, мам, по залёту я замуж выходить не собираюсь, — через силу говорю я. — Мне пора идти. Папу точно не стоит ждать?
— Он на своих гаражах сейчас, с друзьями по несчастью.
Она имеет в виду его коллег по работе, которых тоже несправедливо уволили. Под мамины разглагольствования я иду в коридор, обуваюсь и, обняв её на прощание, выбегаю на улицу. Серые тучи возвещают о скором дожде. Родители живут за городом, поэтому домой я добираюсь полтора часа.
Захожу в супермаркет, чтобы купить свежих овощей. Мысли заняты обдумыванием сытного обеда, так что я не сразу замечаю чёрный седан у подъезда. И только знакомый голос выводит меня из некоего подобия транса.
— Где Ксюша? — сразу спрашивает Владимир.
Я замираю и таращусь на него в немом удивлении. Почему он здесь? Что случилось с его дочкой?
— Не знаю. Я только вернулась от родителей…
— Не ври мне! — повышает голос Владимир. Возмутиться я не успеваю, потому что вовремя замечаю — он не в себе. Зрачки расширены, лицо бледное, челюсти плотно сжаты, движения нервные, резкие. Он напуган. Мне становится не по себе.
— Я не вру. Я и правда не
— Да, — кивает Громов. Кажется, что он теряет последнюю надежду, и его плечи опускаются. — Ты говорила с ней после того, как я уехал?
— Нет.
Я действительно хотела найти Ксюшу и успокоить девочку, но ни в коридоре, ни в туалете её не было. Я заглянула в класс, где проходил урок математики. Ксюша сидела за партой, подперев подбородок ладонью, и слушала учителя. Подозвать её к себе я не рискнула, побоялась, что Владимир ещё что-нибудь придумает. Например, подговорит директора написать мне плохое рекомендательное письмо. Вряд ли, конечно, но нарываться не стоит. Я выучила урок.
— Она сбежала со школы. Я обратился в полицию, её уже ищут.
— И вы подумали, что я забрала к себе чужого ребёнка? — возмущённо спрашиваю Владимира.
— Я перебирал любые варианты. Кто ж тебя знает, — кривится он.
— Как видите, я ни при чём.
Владимир ничего не отвечает. Идёт к своей машине, дверь открывает. Не задумываясь, я бегу к нему и прошу:
— Я могу позвонить вам вечером, узнать, что с Ксюшей?
Он только брови удивлённо приподнимает, а затем, не сказав ни слова, садится в машину и уезжает! Другого я в принципе не ожидала, но попробовать стоило. Ксюша мне не безразлична. Бедный ребёнок. Вопрос только, куда делась её мать? Почему о Ксюше переживает один Владимир? Развод — это, конечно, болезненная процедура, но дочка-то при чём?
Я какое-то время смотрю вслед уехавшей машине, а потом заставляю себя достать ключи из кармана и открыть дверь подъезда. Пашка сидит у компьютера, играет в танчики. Даже не встречает меня, только кивает, когда я захожу в комнату и переодеваюсь.
Иду на кухню, готовлю мясо по-французски, а у самой сердце не на месте. Нашлась Ксюша или нет? Куда она вообще могла пойти? Маленький семилетний ребёнок в огромном городе — от одной мысли об этом ледяные мурашки бегут по спине.
— А ты чего такая смурная? — спрашивает Пашка, уминая сытный обед.
— Да так, ученица одна со школы сбежала. Найти никак не могут.
— Разве у вас там нет охраны?
— Есть, конечно, но они тоже люди. Да и через чёрный ход можно уйти. Или окно. Старшеклассники вечно этим пользуются и прогуливают уроки физкультуры.
— Да уж, а ещё элитная школа называется, — хмыкает Паша.
Вымыв посуду и закинув стирку, я достаю телефон. Пару недель назад я пыталась связаться с Владимиром, чтобы обсудить с ним состояние Ксюши. Тогда он на мои звонки не ответил.
Кладу мобильный на стол. Ещё слишком рано.
— Паш, мне нужно тебе кое-что рассказать, — вздыхаю я, заламывая руки. — Меня уволили.
Вкратце описываю ситуацию. У меня голос дрожит, так паршиво я себя давно не чувствовала. Оказывается, я успела привыкнуть к работе, без неё будет сложно. И не только в финансовом плане.
— Громов этот, конечно, паскуда редкостная, — говорит Пашка сквозь стиснутые зубы. — Ненавижу таких всесильных царьков. Попробовали бы они в реальном мире пожить, сразу бы гонор поубавился.