Нью-Йорк
Шрифт:
– Уходи, Герман, – сказала миссис Адлер. – Я передам ему, что ты приходил. Может быть, он с тобой свидится. Не знаю.
– Это глупо, – возразил дядя Герман.
Сара ничего не сказала. Она выскользнула из кухни.
Отец даже не услышал, как она вошла в приемную, где он играл, но улыбнулся, когда увидел. Он был такой довольный, что ее захлестнула любовь. Она остановилась подле него.
– Папа, – мягко произнесла она, – у нас событие. Мне нужно кое-что сообщить.
Он перестал играть:
– В
– Приготовься к потрясению.
Он наполовину развернулся к ней. На лице написалась тревога.
– Все в порядке. Никого не обидели, никто не заболел. – Сара набрала в грудь воздуха. – Пришел дядя Герман. С женой. – Она сделала паузу. – Жена очень милая. Дядя Герман ее не слушает, – улыбнулась она. – Он точно такой, как я помню. Но мама их гонит. Ты тоже этого хочешь?
Отец долго молчал.
– Значит, здесь Герман? – наконец произнес он.
– Да. Только что пришел. Стоит на пороге.
– С той женщиной, на которой женился? Он является без предупреждения и приводит в мой дом эту женщину?
– Он хочет тебя видеть. По-моему, пришел мириться. Может быть, попросит прощения. – Сара замялась и осторожно добавила: – Много воды утекло.
– Много. Я совершаю преступление. Жду несколько лет. Что, преступления не станет? Оно превратится в доброе дело?
– Нет, папа. Но может быть, если ты с ним поговоришь…
Отец подался вперед, вперившись взглядом в клавиши слоновой кости. Покачал головой. Затем принялся раскачиваться на стуле.
– Я не могу с ним встретиться, – тихо сказал он.
– Может быть, если…
– Ты не понимаешь. Я не могу его видеть. Мне не вынести…
И Сара вдруг поняла. Отец не гневался – ему было мучительно больно.
– С этого всегда начинается, – произнес он. – Всегда одно и то же. Немецкие евреи считали себя немцами и вступали в смешанные браки. Но потом их убивали даже за бабку… или прабабку-еврейку. Ты думаешь, что с евреями когда-нибудь примирятся? Это иллюзия.
– Но там был Гитлер…
– А до него – поляки, русские, испанская инквизиция… Евреев, Сара, принимали многие страны и в итоге всегда ополчались на них. Евреи выживут, только если будут сильны. Так учит история. – Он поднял на нее взгляд. – Нам заповедано хранить нашу веру, Сара. Поэтому позволь тебе сказать, что всякий раз, когда еврей вступает в смешанный брак, мы слабеем. Женился вот так – и через два, через три поколения семья уже не еврейская. Может быть, так будет безопаснее, а может быть, и нет. Но в конце концов мы так или иначе утратим все, что имеем.
– Ты так думаешь?
– Я знаю. – Он тряхнул головой. – Я оплакал моего брата. Для меня он мертв. Ступай и передай ему это.
Сара помедлила, затем направилась к лестнице. Но не успела она подняться, как сверху загремел голос дяди Германа:
– Дэниел, я здесь!
Сара посмотрела на отца. Тот продолжал рассматривать клавиши. Голос дяди Германа раздался вновь:
– Прошло много времени, Дэниел! – (Пауза.) – Я больше не приду. – Снова пауза, затем дядя Герман в бешенстве закричал: – Все кончено, раз тебе так хочется!
Через секунду хлопнула дверь. Наступила тишина.
Сара села на ступеньку. Она не хотела ни донимать отца, ни покидать его. Лучше немного выждать. Потом она увидела, как содрогаются его плечи, и поняла, что он плачет, хотя и беззвучно.
– Думаешь, я брата не люблю? – выдавил он чуть позже.
– Я знаю, что любишь.
Он медленно кивнул:
– Люблю. Что мне делать? Что я могу?
– Не знаю, папа.
Он чуть повернул к ней лицо. По лицу текли слезы, застревавшие в усах.
– Обещай мне, Сара, дай мне слово, что ты никогда не поступишь, как Герман.
– Ты хочешь, чтобы я пообещала?
– Я этого не переживу.
Она помедлила, но лишь секунду.
– Обещаю.
Пожалуй, оно и к лучшему.
«Верразано-Нэрроуз»
Никто не сомневался в успехе Горэма Мастера. Он был уверен в себе. Он точно знал, чего хочет, все распланировал и не собирался слышать «нет».
Он блеснул в Гротоне, а теперь был студентом второго курса в Гарварде. При серьезном отношении к учебе он не меньше ценил и бейсбол, в котором продемонстрировал чутье прирожденного аутфилдера [87] , способного отреагировать на мяч в самый момент удара. Горэм нравился и мужчинам, и женщинам. Аристократы любили его за голубую кровь, а все остальные – за дружелюбие, вежливость и спортивные достижения. Работодатели собирались, дождавшись срока, дать ему место, так как он был умен, трудолюбив и уживчив.
87
Игрок, располагающийся на внешней части поля.
Его ближайшие друзья могли бы сказать о нем и еще две вещи. Во-первых, хотя отваги ему было не занимать, Горэму были свойственны консерватизм и осторожность. Во-вторых и в связи с первым, он был настроен как можно меньше походить на отца.
Но в этот студеный февральский уик-энд он вернулся в Нью-Йорк из Гарварда как раз из-за отца.
Сообщение от матери, полученное в среду, было простым и понятным. Приезжай, и лучше поторопиться. И вечером в субботу, когда он прибыл в ее дом на Стейтен-Айленде, Джулия была откровенна: