Нью-йоркские чайки

Немировский Петр

Было интересно слушать этого режиссера, еврея «русского душой», так проникновенно влюбленного в Нью-Йорк. Художественная натура Осипа отозвалась, струна зазвенела, в словах Цукермана он находил подтверждение тому, что поступил правильно, уехав из России.

– Одна вот только беда, молодой человек: чтобы понять эту чертову американскую

жизнь, нужно хорошенько попотеть здесь душой, потереться, что говорится, боками об этот колючий кустарник, понюхать эти великолепные помойки столицы мира. Что у вас за плечами? Какой жизненный опыт? Незаконченный институт, армия, женитьба, год работы на студии документальных фильмов. Наверное, еще и плохие оценки в институте, прогулы, пьянки с друзьями… – Цукерман на миг умолк, словно представил себе чашу весов с жизненным опытом Осипа. – Н-да, маловато. Я, конечно, не пророк, но… Осип, а вы, случайно, не хотите вместо режиссера стать дантистом? Пять лет учебы – и ваше американское будущее обеспечено. Будете ставить амальгамовые пломбы и порцелановые зубы. Захотите – переедете в Голливуд, там хорошие дантисты всегда нужны, они там вторые люди после режиссеров. Купите себе виллу с бассейном, телевизор на всю стену и машину для изготовления домашнего попкорна. Зачем вам эти творческие мытарства, неопределенность, бедность?.. Ну-ну, не сердитесь, я шучу. У меня, знаете ли, очень скверный характер…

И Осип внял совету коллеги. Тоне пришлось пережить очередное разочарование, когда, вернувшись от мэтра (Тоня втайне надеялась, что Цукерман предложит мужу работу в своем новом фильме), Осип заявил, что идет «потеть душой и тереться боками». Таксистом. Потом была работа агента по продаже недвижимости, фотографа в ателье, санитара в хосписе. Словом, его жизнь напоминала уже даже не захватывающие прыжки с мостов, а ползание на брюхе.

Зато карьера Тони, расставшейся с иллюзиями, потихоньку пошла вверх: начав с портнихи, завершилась должностью менеджера в престижном ателье. Мужа она жалела

изо всех сил, смирившись в душе с той мыслью, что вышла замуж за хорошего человека, но неудачника, еще и со странностями, которые когда-то ошибочно приняла за одаренность.

Как многие жены мужей-неудачников, груз ответственности за семью она взвалила на свои хрупкие плечики, при этом достаточно сильно согнув свою лебединую шею. Тоня отвечала за финансовое благополучие семьи, медицинские страховки, уплату счетов. Каждую смену работы Осипа воспринимала уже довольно спокойно, почти без нервов, расценивая как очередное шараханье. И едва ли удивилась, когда Осип вообще бросил все и на год исчез в центральной Бруклинской библиотеке.

С раннего утра садился в свой «Бьюик», прихватив в термосе горячую овсяную кашу, и возвращался вечером со стопкой книг на русском и английском.

…Он сидел в просторном зале, у высокого окна, напротив замечательного парка. В стекле торчали извилистые ветки деревьев, зимой покрытые пушистым снегом, летом – сочной листвой и цветками. По-новому открывал для себя Чехова, Драйзера, Диккенса. Портреты Артура Миллера, Уолта Уитмена, Юджин О`Нила, Иосифа Бродского, их пронзительные, печальные, безумные глаза смотрели на него, напоминая, что нет на земле высшей правды, чем правда искусства, а для художника нет жизни иной, чем творчество. И он уже твердо знал, что у него не будет иного выбора, и что скоро, очень скоро он возьмет в руки камеру и будет снимать…

Но больше всего огорчало Тоню безразличие мужа к сыну. Да, он проводил с Арсюшей время, но только, по ее мнению, для галочки, выполнял свой отцовский долг и при этом всегда смотрел на часы. Даже забывал Арсюшину дату рождения, и Тоня пускалась на всякие постыдные уловки, скажем, расставляла повсюду в квартире фотографии Арсюши или кодами в компьютерах, где могла, вводила имя и дату рождения сына.