Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи (книга 1)
Шрифт:
Плакала ли Этель втихомолку из-за свадьбы, при одной мысли о которой наполнялись слезами кроткие глаза Лоры? Мы догадывались о чувствах мисс Ньюком и щадили их. Подруги никогда не говорили об этом, и Лора даже в самых задушевных беседах с мужем и то, признаться, старательно обходила этот предмет, не решаясь обсуждать тайны своей приятельницы. Я, со своей стороны, мог только ценить эту сдержанность и, если сама Этель о чем-либо сожалела и горевала, восхищаться ее молчаливым самообладанием и новой манерой держать себя, исполненной тихого и грустного достоинства.
Подруги беспрестанно обменивались письмами, и младшая подробно описывала в них труды, радости и заботы своей новой жизни. Она совсем отказалась от светских развлечений и всецело посвятила себя воспитанию и обучению своих сирот-племянников. Чтобы учить их, она училась сама. В своих письмах она забавно
Когда развод был признан судом и закреплен по всей форме (отчего леди Хайгет, как нам известно, не стала много счастливее злополучной леди Клары Ньюком), Этель начала опасаться, как бы сэр Барнс не женился вторично и не привел в дом новую хозяйку, что лишило бы ее возможности заботиться о детях.
Опасения мисс Ньюком, что брат попытается снова жениться, оправдались; но благородная девица, к которой он посватался, предпочла ему, к превеликому его удивлению и гневу, бедного священника и жизнь впроголодь на скудный доход; а когда, вслед затем, он удостоил предложением своей доблестной руки дочь богатого соседнего фабриканта, та с испугом кинулась в объятия папеньки, дивясь тому, как только смеет подобный человек помышлять о женитьбе на порядочной девушке. Сэр Барнс Ньюком был поражен столь яростным отпором; он счел себя обиженным и несчастным человеком, жертвой несправедливых гонений, что, конечно, не улучшило его нрава и не прибавило счастья его домочадцам. Разумеется, Этель была свидетельницей постоянных вспышек гнева и проявлений крайнего себялюбия Барнса, его ссор с прислугой и гувернантками и прочих домашних передряг, однако с ней он ничего подобного себе не позволял. Она теперь утратила свою былую строптивость, но ее гордая решительность оставалась надежной защитой от трусливой тирании брата; к тому же она была наследницей шестидесяти тысяч фунтов, и сэр Барнс с помощью разных хитрых намеков и жалостных слов старался обеспечить в дальнейшем этот лакомый кусок своим бедным, несчастным отпрыскам.
Он утверждал, будто Этель разоряют ее младшие братья - тот, что в колледже, и другой - в армии, чьи расходы она оплачивала; им, по мнению Барнса, с лихвой хватило бы крохотного их состояния и вдовьей доли их матери; он искусно доказывал, что пребывание сестры у него в доме сопряжено для него с разными лишними тратами, и на этом основании прибрал к рукам значительную часть всех ее доходов. Так выездных лошадей и коляску держала она - ему-то, бедному холостяку, только и нужно, что одну верховую да пролетку. И слуги у нее были свои, а так как у него никто подолгу не живал, то он частенько использовал сестрин штат. Он бы заставил ее покупать уголь для отопления и вносить подати в казну ее величества, но, по чести говоря, эти непомерные домашние расходы, а также благотворительность, размеры которой возрастали по мере того, как мисс Ньюком знакомилась с жизнью округи, за год превратили ее из богатой наследницы в беднячку.
Чем ближе она узнавала своих соседей, тем больше денег жертвовала на богоугодные дела. Она отдавала беднякам немало времени и забот, без показного сострадания ходила из дома в дом и содрогалась душой от зрелища нищеты, которая окружает нас повсюду, заставляя в смущении забывать свои мелкие горести и обращать помыслы к смирению, милосердию и молитве. Поборники наших различных вероучений, беспрерывно и повсеместно воюющие друг с другом, опускают оружие пред лицом нищеты и склоняют колени, признавая ее могущество. Смерть, косящая без устали, неутолимый голод, дети, рождающиеся ежедневно, чтоб голодать, - вот какая картина предстала глазам нашей столичной барышни, бежавшей от пышной суеты прежней жизни, и она бродила по темным закоулкам, где обитало несчастье; садилась на постели из голых
Здесь она встречала исповедника, пришедшего к смертному одру, скромного миссионера, несущего слово утешения, тихого деревенского пастыря, обходящего свой приход; все они теперь узнали ее и частенько просили о помощи для своих прихожан.
– Сколько доброты в этой женщине!
– говорила порой моя жена, прочитав очередное письмо мисс Ньюком.
– Кто бы поверил, что это та самая порхавшая по балам девица? Пусть ей и пришлось испить горя - оно очистило ее душу!
Должен признаться вам, что, по мере того как росла любовь моей жены к Этель Ньюком, бедный Клайв утрачивал ее симпатию. Она и слышать о нем не хочет. Едва только о нем заходит речь, как она начинает постукивать ножкой и старается переменить тему разговора. Куда девались ее былое сочувствие и слезы! Миссис Лора отдала свое сердце Этель; и теперь всякий раз, как от прежнего поклонника этой девицы его старым друзьям приходит письмо или какая-нибудь весть, Лора пускается обличать высший свет, грубый, злой и эгоистичный, который губит всякого, кто только соприкасается с ним. В чем же таком провинился Клайв Ньюком?
– тщетно допытывался его защитник. Чем прогневил он своего давнего Друга?
Нет, она вовсе не сердится на него! Просто ей нет до него дела. Она не желает ему зла - упаси бог!
– только он ей глубоко безразличен. И полковник, этот старый добряк, тоже попал, бедняжка, в черные списки у миссис Пенденнис; а когда он прислал ей те брюссельские кружева, о которых выше шла речь, она сочла покупку неудачной: очень уж они дороги, да и вида почти никакого! Когда же через несколько месяцев после свадьбы мы увидели у себя воротившихся в Лондон мистера и миссис Клайв Ньюком, с какой подчеркнутой церемонностью приняла миссис Пенденнис малютку Рози, являвшую собой образец прелестной, милой, счастливой и чуточку смущенной новобрачной.
– Говоришь, я плохо приняла ее? О, господи!
– негодовала Лора.
– Как же, по-твоему, мне следовало принимать ее? Я пыталась поддерживать с ней беседу, а она только "да" и "нет". Показала ей детишек, но они ее, по-моему, ничуть не заинтересовали. Она разговаривала лишь про моды да брюссельские балы и еще - в каком туалете представлялась она ко двору. Представлялась ко двору! И что ей была в том за надобность?!
Сказать по правде, это представление ко двору было затеей Томаса Ньюкома, а отнюдь не его сына - тот весьма неловко чувствовал себя в причудливом костюме, который в Британии положено надевать всякому частному лицу, задумавшему явиться пред очи своей всемилостивой монархини.
Уорингтон вволю поиздевался над бедным Клайвом по этому поводу; он до тех пор с обычной своей серьезностью поздравлял его, пока юноша не залился краской, а его родитель не промолвил с запальчивостью, что находит подобную иронию неуместной.
– По-моему, это нисколько не смешно, - надменно говорит полковник, когда британец, исполненный верноподданнических чувств, свидетельствует свое почтение государыне. Кроме того, мне думается, ее величеству лучше знать, в каком платье являться к ней ее подданным, и она вправе давать о сем предписание. А с вашей стороны, ей-богу, нехорошо, Джордж, да-да, нехорошо вышучивать моего мальчика за то, что он выполнил свой долг перед монархиней, а также перед своим отцом, сэр, ибо Клайв это сделал по моей просьбе. Мы ездили с ним во дворец, сэр, сначала на утренний выход, а потом, вместе с Рози, на вечерний прием, где ее представила супруга давнего моего друга, сэра Томаса де Бутса, - весьма родовитая дама и жена храбрейшего из офицеров.
Уорингтон пробормотал что-то в оправдание своей вольности, однако не достиг успеха: было видно, что Джордж сильно обидел нашего милого, простодушного старика.
После свадьбы Клайва, сыгранной в Брюсселе, дядя Джеймс и, его почтенная сестрица, каковую мы дерзали порой называть запросто "полковой дамой", предприняли путешествие в Шотландию, куда Джеймс собирался уже десять лет, и поскольку счастье малютки Рози было теперь устроено, ему предстояло возобновить свое знакомство с малюткой Джози. А полковник Ньюком с сыном и невесткой возвратились в Лондон, но поселились не на прежней холостяцкой квартире, где мы некогда их посещали, а в гостинице, дожидаясь, покуда отделают их новое жилище - роскошный особняк в районе Тайберна, в каком и подобало обитать людям их положения.