Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)
Шрифт:
— У Эдуарда Исповедника, — поправил ее Клайв. — Наверно, это не выдумка, потому что я видел портрет упомянутого брадобрея. Его нарисовал один мой приятель, Макколлоп, и, кажется, картина еще не продана.
Леди Анна заметила, что была бы счастлива взглянуть на нее. А лорд Фаринтош припомнил, что Макколлоп владел болотом по соседству с его собственным в Аргайлшире, однако не соизволил вступить в беседу с незнакомцем и предпочел любоваться в зеркале своей привлекательной физиономией, покуда обсуждалась эта тема.
Но Клайв не стал продолжать
— Что за гнусные зеркала в этих брайтонских пансионах! Лицо в них получается какое-то зеленое, право так, а меня ведь зеленым никак не назовешь, не правда ли, леди Анна?
— Но поверьте, лорд Фаринтош, у вас очень нездоровый вид, — заметила мисс Ньюком весьма серьезно. — А все потому, что вы засиживаетесь заполночь, курите да еще и ездите, наверно, к этому мерзкому Плэтту…
— Разумеется, езжу! Но отчего же мерзкому — это уж слишком, право так! — вскричал благородный маркиз.
— Как хотите, только вид у вас очень нездоровый. Помните, маменька, каким цветущим был прежде лорд Фаринтош? Прямо грустно смотреть, как он сдал, — ведь это второй его сезон!
— Господи боже мой, что вы такое говорите, мисс Ньюком?! По-моему, я прекрасно выгляжу! — И сиятельный юноша пригладил рукою волосы, — Жизнь, конечно, нелегкая: каждый вечер рваться на части, сидеть чуть ли не до рассвета, а потом, знаете, эти скачки одна за другой, — хоть кого изведут! Вот что я сделаю, мисс Ньюком. Поеду в Кодлингтон, к маменьке, слово джентльмена, весь июль просижу там смирнехонько, а потом отправлюсь в Шотландию, и уж в следующем сезоне буду всем на загляденье!
— Так и поступите, лорд Фаринтош! — сказала Этель, которую донельзя забавляли как юный маркиз, так и ее кузен, сидевший за столом и с возмущением слушавший своего соперника. — Что вы там делаете, Клайв? осведомилась она.
— Рисую бог знает что… того лорда Ньюкома, что пал в битве на Босвортском поле, — ответил художник, и девушка подбежала взглянуть на рисунок.
— Но почему он у вас так похож на Панча? — удивилась молодая особа.
— А что, нехорошо смеяться над собственными предками? — спросил Клайв с серьезным видом.
— Какая потешная картинка! — воскликнула леди Анна. — Взгляните, лорд Фаринтош, ну разве не прелесть?
— Возможно. Только я, признаться, не разбираюсь в этих вещах, отозвался маркиз. — Слово джентльмена. Вот Одо Картон вечно рисует такие карикатуры, а я в них не смыслю. Вы ведь завтра возвращаетесь в город, не так ли? И будете у леди Такой-то и Сякой-то (эти аристократические фамилии он произнес совсем уже невнятно). Вы не должны допустить, чтобы мисс Блэккеп взяла над вами верх. Ни в коем случае!
— И не возьмет, будьте покойны, — сказала мисс Этель. — Могу я просить вас об услуге, лорд Фаринтош? Ведь леди Иннисхауен ваша тетка?
— Ну разумеется, тетка.
— Так вот, не будете ли вы так добры достать
Юный маркиз отлично запомнил эти усы и их обладателя по прошлой встрече, хотя не счел нужным показывать, что узнал его.
— Я счастлив, мисс Ньюком, исполнить любое ваше желание, — сказал он и, обернувшись к Клайву, спросил: — По-видимому, служите в армии?
— Нет, я художник, — ответил Клайв, весь так и залившись румянцем.
— Ах вот как! Право, я не знал! — вскричал маркиз; и когда вскоре, беседуя с мисс Этель на балконе, Фаринтош разразился громким смехом, Клайв, возможно не без резона, подумал: "Высмеивает мои усы, чтоб ему!.. С каким бы наслаждением я сбросил его сейчас на улицу!" Однако это благое желание мистера Клайва не повлекло за собой никаких немедленных действий.
Поскольку маркиз Фаринтош, по-видимому, намерен был задержаться, а общество его изрядно-таки раздражало Клайва, последний откланялся и ушел на прогулку, утешаясь мыслью, что сможет воспользоваться вечерними часами, когда леди Анна будет занята сэром Брайеном, а потом, конечно, пойдет укладывать детей, и таким образом даст ему возможность побыть с четверть часа наедине с прелестной кузиной.
Каково же было негодование Клайва, когда, воротившись наконец к обеду, он обнаружил в гостиной развалившегося в кресле Фаринтоша, который, оказывается, тоже был зван. Надежды на tete-a-tete рухнули. Этель с леди Анной и маркизом, как то свойственно людям, болтали об общих знакомых, о том, какие предстоят нынче балы, кто собирается на ком жениться, и прочее, прочее. И поскольку лица, о которых шла речь, принадлежали к высшему свету, о коем Клайв имел лишь смутное представление, он вообразил, что кузина важничает перед ним, чувствовал себя весьма неуютно и угрюмо молчал.
У мисс Ньюком были свои недостатки, она, как, наверно, уже подметил читатель, была порядком-таки суетна, однако на этот раз, право же, никакой вины за ней не было. Если бы две кумушки в гостиной его тетки мисс Ханимен толковали о делах мистера Джонса и мистера Брауна, Клайва бы это не задело, но самолюбивые юноши частенько принимают свою оскорбленную гордость за независимость духа; к тому же для нас, представителей среднего класса, ничего нет обиднее, как слышать в беседе произносимые запросто имена сильных мира сего.
Итак, Клайв безмолвствовал и ничего не ел за обедом, к немалой тревоге Ханны, которая в детстве не раз укладывала его спать и продолжала испытывать к нему материнскую нежность. Когда же он отказался от пирога с малиной и смородиной и от заварного крема — тетушкина шедевра, — который, как она помнила, он со слезами клянчил мальчишкой, добрая женщина совсем всполошилась.
— Да что это с вами, мистер Клайв! — промолвила она. — Скушали бы кусачей! Хозяйка готовила, сами знаете, — и она поставила блюдо с пирогом обратно на стол.