Ньюкомы, жизнеописание одной весьма почтенной семьи, составленное Артуром Пенденнисом, эсквайром (книга 2)

Теккерей Уильям Мейкпис

Впоследствии Ф. Б. любил рассказывать об этой славной войне, в которой он играл весьма деятельную роль. Так он был убежден, что именно его красноречие привело на сторону полковника многих колеблющихся избирателей и отторгло от Барнса Ньюкома целую толпу его одураченных приверженцев. Голос у Бейхема был действительно громовый, и когда он ораторствовал с балкона "Королевского Герба", то заглушал рев толпы, грохот литавр и пение труб вражеского оркестра. Он мог говорить без устали и смело выступал перед множеством людей. Ф. Б. был популярен, как никто. Когда он прикладывал руку к своей мощной груди, приветно, размахивал снятой с головы шляпой или прижимал к сердцу сине-желтый бант, толпа принималась вопить: "Ура! Слушайте, слушайте! Браво! Да здравствует Бейхем!"

— Они меня просто носили на руках, — рассказывал Ф. Б. — Будь только у меня деньги и положение, я бы в любой день прошел от Ньюкома в парламент.

Боюсь, что в ходе этой предвыборной кампании

мистер Бейхем прибегал к средствам, которые его патрон никогда бы не одобрил, и пользовался помощью людей, альянс с которыми никому не делал чести. Чья рука, например, запустила картошкой в нос сэру Барнсу Ньюкому, баронету, когда тот держал речь к избирателям с балкона "Косули"? А как получалось, что всякий раз, едва только сэр Барнс или его сторонники открывали рот, под балконом поднимался такой рев и визг, что ни слова было не разобрать из речей этих менее горластых ораторов. А кто побил все окна на фасаде "Косули"? Томас Ньюком был до глубины души возмущен этими недостойными акциями. Однажды, когда сэр Барнс и его свита с трудом пробирались через рыночную площадь, теснимые нахальной толпой, толкавшей их и улюлюкавшей, полковник собственной персоной предпринял стремительную вылазку из "Королевского Герба" во всеоружии своей бамбуковой трости; он отбил сэра Барнса и его приспешников' у толпы и обратился к ней с благородной речью, воздействуя на дебоширов, помимо бамбуковой трости, еще и словами о чести британцев и позорном для них поведении. Толпа прокричала "ура!" Старине Тому, как его звали в Ньюкоме, и пропустила сэра Барнса, который тут же шмыгнул обратно в свою гостиницу, весь бледный и дрожащий; потом он не раз повторял, что старый солдафон нарочно подстроил ему засаду, а сам притворился спасителем.

— А еще как-то, сэр, — рассказывал Ф. Б., - клевреты сэра Барнса Ньюкома собрали разных отщепенцев — ну сброд да и только! — пошли приступом на "Королевский Герб" и враз выбили там все стекла, этак на сто фунтов стерлингов, не считая еще того, что у золоченого единорога отлетела голова, а у британского льва хвост. Видели бы вы нашего полковника во время этой акции — какое хладнокровие, какая храбрость! Стоял, сэр, без шляпы с гордо поднятой головой и говорил, знаете ли, куда лучше под огнем неприятеля, чем в обычное мирное время. Сказать по чести, старик не больно речист: мекает, запинается, повторяет одно и то же! Нет у него дара красноречия, как у иных! Вы бы послушали, Пенденнис, какую речь я произнес в четверг в ратуше, сэр, вот это была речь! Поттс, он завистник, он всегда искажает мои выступления.

Несмотря на всю почтительность Барнса к священникам, на его даровую похлебку и фланелевые одеяла для неимущих, на его собственные прочувствованные лекции и усердное посещение чужих проповедей, незадачливый баронет утратил поддержку религиозных кругов Ньюкома: посетители молитвенных домов вкупе с их пастырями отвернулись от него. Слишком уж тяжелы были выдвигаемые против него обвинения: его недруг фабричный не унимался и обличал его повсюду на редкость ловко и яростно. Все обитатели Ньюкома, от мала до велика, знали про грех, совершенный баронетом в юности. Прохожие на улицах во все горло распевали непристойные куплеты о проступке сэра Барнса и постигшей его каре. Сектантские проповедники совестились подавать за него голоса; а те немногие, кто, поверив в искренность его раскаяния, пришли голосовать за него, были освистаны толпой и с позором бежали от избирательных урн. Иные из возможных союзников Барнса вынуждены были уступить благопристойности и общественному мнению и поддержали полковника.

Изгнанный из всех публичных мест, где его противники выступали с обращениями к свободным и независимым избирателям Ньюкома, затравленный сэр Барнс пригласил своих друзей и сторонников в лекционный зал Атенеума, где он некогда уже демонстрировал свои ораторские способности. Хотя вход был только по билетам, народ проник и туда, и Немезида в лице неукротимого фабричного предстала глазам испуганного сэра Барнса и его растерянных сподвижников. Этот малый встал с места и пустился разоблачать побледневшего баронета. Он воевал за правду и, сказать по чести, много превосходил красноречием банкира, поскольку неустанно выступал среди своей рабочей братии, обсуждавшей вопросы политики, а также маневры политических деятелей с тем неослабным интересом, пылом и азартом, какого не подметишь в так называемом высшем обществе. Фабричный и те, кто был с ним, мгновенно заставили смолкнуть приверженцев сэра Барнса, поднявших было крик: "Вон его! Вон!" Нет, провозгласил борец за правду — он будет говорить во имя справедливости, и если среди присутствующих есть отцы семейств, любящие мужья и родители, никто не посмеет заткнуть ему рот. Или, может, они недостаточно любят своих жен и детей, что не стыдились посылать от себя в парламент подобного человека? Однако полного триумфа он достиг тогда, когда, прервав свои рассуждения о жестокости Барнса и его родительском бессердечии, вдруг вопросил: "Так где они, дети Барнса?!" — и тут же вытолкнул вперед двух ребятишек, повергнув тем в изумление

всех поборников Барнса, а самого преступного баронета — почти в полуобморочное состояние.

— Полюбуйтесь на них! — кричит фабричный. — Они чуть ли не в рубище, терпят нужду и голод. А теперь сравните их с другими его детьми — с теми, разодетыми в шелк и батист, что разъезжают в золоченых каретах, обдавая грязью нас, простых смертных, бредущих по улице. Эти пусть дохнут с голоду и прозябают в невежестве, а у тех есть все, что душе угодно. Да и чего могла ждать простая работница от столь высокородного, безупречного и воспитанного господина, как сэр Барнс Ньюком, баронет? Лишь того, что ее соблазнят, обманут, бросят помирать с голоду! Его милость натешился ею, и теперь ее за ненадобностью вышвырнули на улицу: пусть себе там погибает, а детишки просят подаяния в сточной канаве!

— Это бесстыдный обман!.. — с трудом произносит сэр Барнс. — Это не… не те дети!..

Фабричный разразился горьким смехом.

— Да, — произнес он, — это не его дети, что верно, то верно, уважаемые. Это сын и дочка Тома Мартина — пара хороших бездельников. А поначалу-то он все-таки подумал, что это его дети. Вот как он их знает! Да он и не видел их незнамо сколько лет! Он бы их бросил помирать с голоду вместе с матерью — он так и хотел поступить, да только стыда убоялся. Старик-то, его батюшка, назначил ребятам содержание, ну он и не посмел отнять его у них. Так неужто же, почтенные граждане Ньюкома, вы захотите, чтоб этот человек представлял вас в парламенте?

Тут толпа завопила: "Нет!" — и Барнс со своими посрамленными помощниками поспешили покинуть собрание. Не удивительно, что после этого сектантские проповедники убоялись подавать за него голос.

А какой незабываемый живописный спектакль устроил для прославления полковника Ньюкома его предприимчивый и верный адъютант, Ф. В.! В самый день выборов, когда на рыночную площадь стали съезжаться повозки, переполненные избирателями, глазам прибывших предстало чуть поодаль от палаток с урнами разукрашенное лентами ландо, в котором восседал Фредерик Бейхем, эсквайр, тоже щедро убранный синими и желтыми бантами, а возле него дряхлая старушка со служанкой — обе декорированные тем же манером. То была старенькая миссис Мейсон, восхищенная солнечным днем и поездкой в экипаже, но вряд ли понимавшая, отчего вся эта кутерьма, а рядом с ней Кассия, счастливая тем, что сидит разнаряженная на почетном месте. Тут Ф. Б. поднялся во весь рост, снял шляпу и попросил музыкантов замолкнуть — ведь стоило появиться полковнику или его несравненному адъютанту, мистеру Бейхему, как гремело: "Вот идет герой с победой!.."; итак, усмирив оркестр и всех собравшихся, наш Ф. Б., не выходя из ландо, обратился с пламенной речью к жителям города Ньюкома. Темой ему послужили ничего не подозревавшая миссис Мейсон и добродетели полковника, верного святому долгу благодарности.

— Она была старым другом его отца. Старым другом деда сэра Барнса Ньюкома. Она прожила больше сорока лет в двух шагах от имения сэра Барнса Ньюкома. Спрашивается: часто ли он навещал ее? Может быть, раз в неделю? Нет. Или раз в месяц? Тоже нет. Тогда раз в год? Нет!!! За всю жизнь он ни разу не переступил порога ее дома. (Громкое улюлюканье и крики: "Позор!") Никогда не выказал он ей мало-мальского участия. А полковник, находясь не год и не два в далекой Индии, где он геройски защищал интересы своей родины и отличался в боях- при Ассее, при… при Маллигатане и Серингапатаме, — в пылу сражения и в час смертельной опасности, в страшный миг схватки и в радостный день победы, наш славный, мужественный и добрый полковник Ньюком да зачем полковник! — скажем прямо: Старина Том!.. (Общее одобрение.)…всегда помнил свою милую няню и старого друга. Взгляните на ее шаль, ребятки! Сдается мне, что полковник захватил ее в конном поединке с визирем Тину-Сагиба! (Общее ликование и крики: "Аи да Бейхем!") А эта брошь, что украшает нашу милую старушку!.. (Тут он почтительно приложился к ее руке.) Том Ньюком никогда не хвалится своими ратными подвигами — он так же скромен, как и храбр, — второго такого поискать! А что, если я вам скажу, что он срезал эту брошь с шеи одного индийского раджи? Или, может, у него не хватит храбрости? ("Хватит! "Хватит!" — откликается толпа.) Что я вижу? Вы выпрягаете лошадей? (Его слушатели и впрямь уже выводили из оглобель бессловесных животных.) Что ж, я не стану вам мешать. Я этого ждал от вас. Ждал от моих ньюкомцев — я ведь слишком хорошо вас знаю! Сидите спокойно, сударыня, вам ничто не грозит: они просто хотят отвезти вас на руках в "Королевский Герб", чтобы вас увидел полковник.

Толпа действительно двинулась в сторону "Королевского Герба" — то ли в стихийном порыве, то ли подстрекаемая ловкими подручными Ф. Б., сновавшими по площади, сказать не могу, — и поволокла на себе ландо с тремя его седоками. Под — несмолкающее "ура!" экипаж дотащили до здания "Королевского Герба", с балконов которого уже свешивались плакаты, сообщавшие об успешном ходе выборов. На шум и крики вышел полковник; он сперва с изумлением взирал на приближавшуюся процессию, а потом, узнав Сару Мейсон, покраснел от смущения и поклонился.