Нюркин князь
Шрифт:
Тетя Шура посадила цветы.
— Время зря тратишь, — ворчали завистливо, что не они первые додумались, соседки.
— Глаз радуют, — отмахнулась она.
— Гляди, Нюра, какие у меня майоры выросли, чернобрывцы, — горделиво показала она Нюрке и сорвала ей несколько бархатцев.
Нюрка положила их под сосной Васильку.
— Могилы? — голос Юзека вывел ее из задумчивости.
Мама послала его за ней, сказала, что Анночка точно у сосны, только
— Кладбище. С самого нашего первого дня здесь, — Нюрку почему-то начали душить слезы, — с первой нашей ночевки. Вон там стоял лес, и волки в нем выли. Каждую ночь, всю зиму. А Василек, — Нюрка поправила цветы, — он умер той самой первой ночью.
Она выпрямилась:
— А мне страшно не было. Как будто не со мной все происходило. И теперь не страх, а я не знаю что.
Нюрка не понимала, зачем она ему все это рассказывает, что же она хочет сказать-то. Но Юзек понял. Закивал согласно. С ним похоже все было: все равно, все едино, безразлично, что будет.
— Воля Божа. В ином свиете живу. Зоставьте мне в спокою.
Он хотел добавить еще что-то, но не стал, посмотрел на нее с состраданием. И они пошли домой.
Юзек принес свою первую получку и отдал все Нюркиной маме. Талоны, брусок мыла, еще что-то. Она отделила часть:
— Это за постой, остальные забирай.
Юзек принялся уверять ее, что она лучше знает, как всем этим распорядиться. Она же к нему относится, как к родному сыну. А он совсем не разбирается в этой жизни. Так пусть она руководит, а если ему что-нибудь будет нужно, он спросит, и она ему выдаст.
Нюркина мать, польщенная его словами, взяла талоны и сказала, что, если он не против, то она обменяла бы их сейчас на ботинки. Обувка у Нюркиного отца прохудилась, а Осе она вернет долг в следующем месяце. Конечно, закивал Юзек, хозяйствуйте.
— Мыло все с собой не бери — украдут. Давай я тебе кусочек отрежу, — добавила заботливо мать.
Нюрка с Юзеком обменялись улыбками.
Пришел дядя Мыкола:
— Новость есть.
Нюрка посмотрела испуганно, Юзек обрадованно, но новостью оказалось не письмо.
— Осыпа в контору пэрэводють. В бухгалтэрию. Грамотни властям трэба.
Оказалось, что Юзек что-то сосчитал, когда главный отсутствовал, им понравилось, хотят к себе взять.
Нюркин отец поморщился досадливо:
— Лучше держаться от них подальше.
— Так, может, то и ничого, — успокоил дядя Мыкола, — поблыжче до начальству. Место хлебное. На поверхности, опять же, а не в яме.
— Да если б Осип молчать умел! — махнул рукой отец. — У него спросят, он все про себя и скажет.
—
Юзек захлопал глазами, посмотрел на Нюрку беспомощно. Так ребенок глядит, которого отругали, а он не поймет, за что, и хочет быть хорошим. Как будто Нюрка одна его защита и надежда.
— Молчи, просто никому ничего не говори, — сказала она, — и все будет хорошо.
Юзек кивнул.
— Кому надо и так знают, — хмуро заключил дядя Мыкола.
Ничего страшного в новой работе для Юзефа не оказалось. Он, наоборот, повеселел. Поделился с Нюркой, что ему больше цифры нравится считать, чем в топке сидеть. Больше работаешь головой и меньше думаешь всякого. “Чудной ты мой”, — улыбнулась она. Нюрка вот страдала — у Юзека теперь не было ночных смен, после которых он полдня или день отдыхал дома. Спал, помогал ей по хозяйству. На новой должности он работал днями, и она его меньше видела.
Поздней осенью у дяди Мыколы остановились цыгане. Давненько не было таких гостей в Волчьей Балке. Молодежь обрадовалась: где пестрая толпа ромов, там весело, развлечение.
— Интересно, куда эти направляются? — заметил вскользь отец.
Лучше бы промолчал, потому что Юзек подскочил, заволновался, не пойдут ли цыгане в Польшу.
— Поди спроси, только поаккуратнее, — посоветовал отец, велел Нюрке: — Сходи с ним, а то ляпнет что не то.
Цыгане шли недалеко. За Николаев. Собирались там зимовать.
— А где Юрка-барон? — поинтересовался громко кто-то из парней у цыган.
— В Бессарабии видели. Шел со своими к мадьярам. Говорил, что не вернется, тошно тут, — ответил сморщенный седой старик.
Он не стал отрицать баронство кузнеца Юрки. Цыгане любят бахвалиться.
— А где его зазноба? Сох он за какой-то… — поинтересовался в свою очередь молодой цыган.
Толпа расступилась, показывая Нюрку. Все на нее уставились. Она вспыхнула, закрыла лицо руками. Вот бы под землю провалиться, стыд-то какой.
— Пиить, — резкий пронзительный звук отвлек внимание.
Обернулись. Юзек провел смычком по цыганской скрипочке.
Нюрку тут же забыли. Цыгане, охочие до музыки, стали выяснять, не играет ли он, подбивали “изобразить” чего. Местные из любопытства подхватили. Юзек сказал, что давно не брал инструмент в руки, чтоб не судили строго. И заиграл. Наверно, он фальшивил и спотыкался, но непривычная, незнакомая мелодия понравилась. Юзек вернул скрипку. Они с Нюркой потихоньку выбрались из толпы и пошли домой.