Нюрнбергский дневник
Шрифт:
— Уверяю вас, что в случае нашего поражения мне было бы уже все равно. Что такое моя особа в сравнении с катастрофой такого масштаба?
— Вы хотите сказать, что ваша личная судьба уже не играла бы для вас роли на фоне крушения нации, неотъемлемой частью которой вы себя ощущали?
— Именно!
Я попытался вообразить себе, как он представлял себе весь путь от зарождения антисемитизма до окончательного краха.
— Все это всего лишь конечный результат развития антисемитизма, — начал я, — сначала речи, призывы, затем
— Нет, созданию гетто предшествовала «хрустальная ночь» 9 ноября 1938 года, — поправил меня Зейсс-Инкварт. — Вот поэтому нам и пришла мысль о необходимости организовать гетто. И это показалось нам единственным разумным решением избавить себя от подобных бесчинств в будущем.
— Вы никогда не задумывались над тем, что необходимо положить конец подобным явлениям и начать уважать права человека?
— Ну, должен признаться, это был тот случай, когда правовые принципы были отданы на откуп озверелой толпе, тут сомневаться не приходится.
— Значит, теперь все выглядит так: от организованных бесчинств толпы к созданию гетто, от гетто к созданию концентрационных лагерей… А затем и к «окончательному решению еврейского вопроса» — к газовым камерам. Вполне пристойная на вид цепочка событий получается, если принять во внимание изначальные и вполне безобидные расовые предрассудки в качестве исходной точки.
Зейсс-Инкварт, пожав плечами, кивнул, будто я пытаюсь поведать уже давным-давно знакомую ему историю. Я спросил бывшего наместника в Голландии, как он воспринимал отправку евреев в Освенцим.
— Должен сказать, что в то время меня занимали другие проблемы, и их было столько, что я просто не имел возможности думать еще о чем-то, к тому же еврейский вопрос был выведен из сферы моей компетенции. Как антисемит, я рассматривал эту отправку как логически оправданную акцию Германии — необходимо было удалить враждебно настроенных чужаков из зоны ведения боевых действий. Но, повторяю, я был слишком поглощен решением других вопросов, чтобы задумываться еще и над этим.
— Хотите сказать, что как только евреев отделили от той группы, от немецкого народа, неотъемлемой частью которого вы считали себя, ваш интерес к этой теме угас?
Зейсс-Инкварт понимал психологическую подоплеку этого вопроса и на минуту задумался. Потом, снова пожав плечами, ответил:
— Мне кажется, да, именно так!
Утреннее заседание.
В ходе утреннего заседания трибунала выяснилось наличие разногласий принципиального характера по внесенному предложению не уделять столько времени представлению обвиняемыми доказательств, поскольку доказательный материал уже собран в полном объеме.
В перерыве, когда многие из представителей защиты заявили, что им требуется больше времени на сбор доказательств, Геринг вставлял реплики типа: «Прекрасно! Так и надо!
— Обычный дешевый маневр нацистского фюрера, стремящегося уйти от ответственности за зверства, геноцид и войну, — заметил я.
— Зверства! Вечно вы суетесь со своими зверствами и жестокостями! Только и знаете, что повторять одно и то же. Что вы вообще смыслите в политике? Это политический процесс победителей над побежденными, и веем в Германии это ясно!
— Хладнокровным убийствам миллионов человек оправдания быть не может. Я просто представить себе не могу, что немецкий народ желал смерти этим миллионам и что он будет благодарен клике нацистских фюреров за то, что по их милости оказался вовлечен в истребительную войну!
— Чушь это все! Нет такого, кто одобрял бы геноцид. Вы просто пытаетесь вплести в политику и эти вопросы!
— Вы что же, отрицаете, что Гитлер отдавал приказы на геноцид, если он сам об этом заявляет в своем завещании?
— Это не доказательство! Я считаю, что он, в конце концов, все же взял на себя вину за все. Гиммлеру каким-то образом удалось втянуть его во все это, и то, что он покончил жизнь самоубийством, как раз и говорит в пользу того, что он взвалил на свои плечи всю эту ответственность.
Подобная аргументация была настолько смехотворна, что чувствовалось, что и самому Герингу высказывать подобные вещи было стыдновато. Не вызывало сомнений, что все уже загодя было обсуждено с Риббентропом — в конце концов, кто еще, кроме них, вступится за доброе имя фюрера.
— Вот видите, — торжествовал Риббентроп. — Я вам совсем недавно говорил то же самое! Я тоже так считаю.
— Да, да, понимаю. Любопытно, что вы решили дуэтом распространять эту легенду о Гитлере. Уж не хотите ли сказать, что ваш фюрер, несмотря на свою неограниченную власть, которой удостоился в вашем «фюрерском государстве» и которая, в конце концов, стала главным аргументом вашей защиты, так вот, неужели ваш фюрер и понятия не имел о таких мелочах, как, например, уничтожение части населения?
— Ну, знать-то знал — но не в таких масштабах, — вполголоса отозвался Геринг, заметив укоризненные взгляды остальных обвиняемых.
Обеденный перерыв. В перерыве спор продолжился. Гвидо Шмидт, бывший министр иностранных дел Австрии, один из свидетелей Зейсс-Инкварта, заявил во время допроса адвокатом Папена, что Шушниг предложил послать к Гитлеру не дипломата, а психиатра для переговоров по вопросу об Австрии.
Уцепившись за это, Геринг вновь попытался запугать Папена накануне его защитительной речи. Перед самым уходом на обед Геринг негодующе возопил: «Да как вы могли позволить, чтобы кто-то в такой форме высказывался о Гитлере?! Он же был главой нашего государства!»