Нюрнбергский дневник
Шрифт:
— Больше или правильнее Франк сказать не мог, однако ему следовало выступать лишь от своего имени. Он принадлежал к числу самых оголтелых нацистов, ему не следовало пытаться убедить всех, что и остальной народ такой же оголтелый. Но, что касается меня, моя позиция солдата, как я и прежде заявлял, была совершенно отличной от его.
Затем Дёниц сказал несколько слов по поводу защиты Шахта.
— Этим политикам не следовало бы так уж заноситься. В конце концов, ведь не моряки и не солдаты, а электорат и политики привели Гитлера к власти, и если это дурно кончилось, нашей вины здесь нет. Когда объявлена
Обеденный перерыв.
За едой многие из обвиняемых не скрывали своего разочарования тем, что Фрик отказался выступить на суде лично. Фриче указал на то, что Фрик, будучи высокопоставленным правительственным чиновником, многое мог бы прояснить. Функ намеревался задать Фрику кое-какие вопросы. Я заметил, что Фрик, по-видимому, думает лишь о спасении собственной шкуры. Шпеер на это одобрительно кивнул.
Что касается самого обвиняемого Фрика, то он проявлял удивительную индифферентность. Он считал, что его показания могли лишь прояснить его отношение к полицейской системе, да и в этом аспекте он мог сказать очень немногое.
Внизу на скамье подсудимых Геринг, заметно удрученный разоблачениями в ходе процесса и негативным отношением к нему некоторых обвиняемых, попытался завязать разговор. Однако охотников вступить с ним в беседу не нашлось. Наконец, к нему подошел низкорослый, вечно взвинченный Заукель. Заукель желал уточнить у бывшего рейхсмаршала, верит ли тот, что в Освенциме действительно было уничтожено два с половиной миллиона евреев.
— Нет, нет — нет, конечно, — без промедления ответил Геринг. — Я это обдумал, нет, технически это абсолютно неосуществимо.
— Но вы же своими ушами слышали показания Гесса, — вмешался я, — и должны помнить, что Гесс описал этот способ во всех тонкостях. Это была действительно программа массового истребления.
— А вы сами-то там были? — не скрывал раздражения Геринг.
— А где были вы? — отпарировал я. — Теперь вы утверждаете, что это, мол, неправда. Было бы куда лучше, если бы вы действительно не допустили, чтобы такое стало осуществимым!
Геринг, беспокойно заерзав на стуле, попытался сменить тему разговора. Я продолжил свои объяснения Заукелю, рассказал ему о том, что услышал от Гесса: отравление газом трудностей не представляло, главная трудность была в сжигании трупов. Печь крематория работала круглосуточно. В концлагере всем этим занимались 3000 человек, все как один верные служаки Гиммлера. Вся геринговская клика слышала мои слова. Сам Геринг затаился в своем углу скамьи подсудимых, довольствуясь тем, что за моей спиной нашептывал что-то про себя.
В зале заседаний (как доложила мне охрана) Штрейхер спросил у Фрика, действительно ли свидетель Гизевиус выступит на суде. Фрик подтвердил это. Штрейхер желал знать, упомянет ли Гизевиус обо всех этих ужасных вещах про Геринга, о которых говорили люди и которые описаны в его книге. Фрик считал, что, скорее всего, упомянет. На вопрос Штрейхера, как это отразится на Геринге, Фрик холодно ответил: «А мне
Обеденный перерыв. В отсеке, где обедали пожилые обвиняемые, Папен и Нейрат презрительно отзывались о «толстяке», который навязал австрийцам аншлюс, вместо того чтобы дать им возможность выразить свою волю посредством голосования. Возмутившийся Папен ткнул пальцем в сторону прохода, где в одиночестве взад и вперед расхаживал Геринг.
— Вот кто виновник! Этот жирный, вон там. Он был против голосования! Это он убедил Гитлера ввести в Австрию войска.
Когда обвиняемые снова заняли места на скамье подсудимых, напряжение достигло кульминации — все с нетерпением ждали, что же скажет Гизевиус, о книге которого под названием «До горестного конца» они недавно узнали. Охрана слышала, как Розенберг корил Фрика за то, что тот избрал себе в свидетели Гизевиуса, заведомо зная, что его книга содержит уничтожающие разоблачения всей нацистской верхушки.
— Вы уж предоставьте мне самому решать, как организовать собственную защиту! — отбрил его Фрик. — Я не имел привычки совать нос в ваши дела, так что как-нибудь сам разберусь со своими. Если бы я не взял в свидетели его, то непременно взял бы Шахта.
Геринг заявил Дёницу, что не собирается прислушиваться к тому, что скажет этот Гизевиус, поскольку тот в самом начале своей книги сам признает, что изменил отечеству. Дёниц поинтересовался у Геринга, что тот думает по поводу защиты Фрика, и Геринг ответил:
— Фрик никогда не отличался дальновидностью. Не знаю, могу ли я доверять ему.
Послеобеденное заседание.
Свидетель Гизевиус приступил к даче показаний.
(Геринг заметил, что судья Паркер наблюдает за ним, и как потом передал Биддлу записку, после чего за Герингом наблюдали уже оба. И тут бывший рейхсмаршал начал свое обычное шоу. Едва в зале зазвучали показания свидетеля, он принялся качать головой, шептать что-то и возмущенно жестикулировать в сторону Дёница и Гесса. Затем, когда Гизевиус перешел к обвинению Геринга в участии в создании гестапо и вовлеченности в скандальные истории, касавшиеся нацистов, к его словам стала прислушиваться скамья подсудимых в полном составе. В зависимости от отношения того или иного обвиняемого к Герингу оттуда периодически раздавались недружелюбные или же иронично-веселые реплики.)
Свидетель показал, что в действительности «путч Рема» был не чем иным, как путчем Геринга — Гиммлера ради борьбы за власть. Па этом адвокат Фрика завершил допрос свидетеля. Разоблачение адвокатом Шахта попытки Геринга оказать давление на свидетеля через адвоката доктора Штамера вызвало бурю возмущения в зале заседаний. Геринг, воспользовавшись в качестве благовидного предлога скандалом с женитьбой Бломберга, попытался воздействовать на доктора Штамера, чтобы тот обратился к адвокату Шахта с просьбой не задавать вопросов, так или иначе связанных с генералом фон Бломбергом. Он грозился «разделаться» с Шахтом, если тот воспротивится. Свидетель заявил, что Геринг, надев на себя доспехи благородного рыцаря, пытается, таким образом, затушевать свою роль в грязном скандале.