Нюрнбергский эпилог
Шрифт:
Беда заключалась в том, что во все предшествовавшие времена не было возможности противопоставить агрессорам организованную силу народных масс. Политическое сознание народов, степень их организации были недостаточными для того, чтобы схватить агрессора за руку и покарать его. В этом смысле подсудимые могли приводить многие сотни исторических примеров. Но ни один из них не являлся основанием для амнистии германским нацистам. В том-то и состояло великое значение Нюрнбергского процесса, что он наконец выбил из рук политиков агрессивных государств привычное оружие — ненаказуемость агрессии.
Для
Нюрнбергский процесс проходил не в безвоздушном пространстве. За оградой Дворца юстиции бурлила жизнь, бушевали политические страсти, каждый день приносил в судебный зал новости. Подсудимые жадно набрасывались на газеты, которые им передавали защитники. Нацистские лидеры особенно интересовались, нет ли сообщений о разногласиях между союзниками. Как голодной курице снится просо, так Герингу и Риббентропу хотелось прочесть о конфликтах между буржуазным Западом и Советским Союзом.
Однако в первые месяцы процесса ни европейская, ни американская пресса не доставляла большого удовольствия подсудимым. Скорее, наоборот. Газеты всего мира сообщали тогда, что в Норвегии казнен квислинговский министр внутренних дел, что бывший комендант лагеря Освенцим Хесс этапирован в Варшаву, где он должен предстать перед судом, что в столице Чехословакии готовится процесс над гитлеровским наместником Карлом Франком. Промелькнуло и такое совсем неприятное для подсудимых сообщение: президент США Трумэн получил предложение из Англии использовать осужденных военных преступников вместо подопытных животных во время атомных испытаний на Тихом океане...
Но по мере того как дни завершения войны все дальше уходили в прошлое, в западной, особенно американской, печати все чаще стали появляться высказывания о первых признаках напряжения в отношениях между Западом и Востоком. И чем чаще это случалось, тем оживленнее становилась скамья подсудимых. Во время перерывов подсудимые собирались группами, активно обсуждая новые мировые события. Тон их выступлений в ходе судебных заседаний становился развязнее, и всем своим видом они давали понять, что каждый из них гораздо лучше, чем западные обвинители, осознает очередные задачи империалистического мира.
И вот настало 12 марта 1946 года. Зайдя в это утро в зал суда еще до начала судебного заседания, я обнаружил весьма любопытную картину. Скамья подсудимых напоминала встревоженный улей. Даже Геринг покинул свое обычное место: с правого края первого ряда перешел в центр. Вокруг него собрались Риббентроп, Розенберг, Дениц, Франк, Заукель, Ширах. В другом конце совещались Шахт, Папен, Фриче, Зейсс-Инкварт, Нейрат. А между этими двумя группами, как всегда в подобных случаях, курсировал доктор Джильберт.
Независимо от «групповой»
Что же случилось?
Оказывается, американские газеты вышли в тот день с крупными заголовками: «Объединяйтесь, чтобы остановить Россию!» А ниже следовал текст печально знаменитого фултонского выступления Черчилля. Видный политический деятель одной из союзных держав призвал западный мир к антисоветскому объединению, с нескрываемой злобой говорил о народно-демократических государствах. На стол большой политики был брошен обветшалый козырь антикоммунизма.
Ознакомившись с речью Черчилля, Геринг настолько осмелел, что сразу же заявил:
— Летом прошлого года я не надеялся увидеть осень, зиму и новую весну. Если я дотяну до следующей осени, я, наверное, увижу еще не одну осень, не одну зиму и не одно лето.
И, выдержав подобающую случаю паузу, с явным удовлетворением в голосе и сардонической улыбкой на лице добавил:
— Единственные союзники, которые все еще находятся в союзе, — это четыре обвинителя, да и они в союзе только против подсудимых.
Геринг потирал руки, смеялся охотнее и дольше, чем всегда, изливал свое чувство доктору Джильберту:
— Я вам говорил, что это вполне естественно. Так всегда было. Вы видите, я прав: опять старое равновесие сил. Это они (западные державы. — А. П.) получили за их попытку стравить нас с Востоком...
Воспользовавшись удобным моментом, Джильберт спросил Геринга, что думает он о мюнхенском пакте — не дала ли Англия уже тогда свое согласие на расширение границ Германии к востоку за счет России.
— Да, конечно, — ответил Геринг, как будто это была вполне очевидная вещь. — Затем они испугались, что Германия будет слишком сильной державой. А вот теперь их беспокоит Россия... Вы знаете, доктор, если бы я только мог встретиться с сэром Дэвидом Максуэллом Файфом 7 за стаканом виски и иметь с ним сердечный разговор, я уверен, что ему пришлось бы признать, что англичане всем своим сердцем желали, чтобы мы начали войну с Россией.
Далее Геринг высказался в том смысле, что англо-американцам давно следовало бы найти общий язык с гитлеровской Германией.
7
Дэвид Максуэлл Файф — английский обвинитель на Нюрнбергском процессе.
— Большинство наших лидеров, — заявил он, — были бы счастливы сотрудничать с ними...
Так же оживленно протекала дискуссия и в группе Папена. Прочитав за завтраком газету с отчетом о речи Черчилля, Папен сказал:
— Черт возьми, он очень откровенен!
— Возвращается к своей старой политике, — с удовлетворением констатировал Дениц.
— Вполне естественно, — подхватил Нейрат. — Черчилль приветствовал помощь России, когда он в ней нуждался. Но Англия была и остается Британской империей. Ему не следовало бы уступать так много русским в Тегеране и Касабланке.