Ньютоново яблоко
Шрифт:
– Как она называется?
Швака не понял:
– Кто?
– Парта.
Такое нахальство не то чтобы возмутило его. а как-то удивило. Швака пожал плечами.
– Никак.
Девчонка отвернулась.
– А у нас в Арсеньеве называлась, – она стукнула решительно кулачком по парте. – Эта парта будет – «Дальний Восток».
А через несколько дней все парты получили наименования. Девчонки только возражали против географических названий. Нинка Мумия назвала свою конопатую парту «Астрой», Люба Крыжовникова – «Алой розой». А Санька и Зебрик – «Карамбачей». Они три дня сочиняли название по буквочке. Слово нравилось своей несомненной бессмысленностью, хотя друзья и утверждали,
На большой перемене Зебрик и Санька сбегали домой, принесли какой-то тяжелый сверток, спрятали в парте. И все сразу поняли, что сегодня на «Карамбаче» затевается что-то грандиозное.
Девчонкам не сиделось спокойно. Они встряхивали косичками, небрежно их поправляли и незаметно оглядывались на Саньку и Зебрика. Им не хотелось выдавать своего любопытства, но и тайное внимание было замечено. Мальчишки самодовольно улыбались.
Владик Синицын ни о чем не подозревал. Он сидел за одной партой с Любой Крыжовниковой. Люба просто изнемогала от любопытства, а Владик ничего не замечал.
Между «Карамбачей» и «Алой розой» находились еще две парты: «Дальний Восток» Соньки Козлика и Швакин «Везувий». Поэтому главную часть операции пришлось передоверить Шваке.
Староста Люба Крыжовникова не выдержала и послала записку Нинке Мумии. Владик же не проявлял никаких признаков простого человеческого интереса к происходящему в классе.
Все следили за «Карамбачей». «Немку», Анну Елисеевну, некрасивую полную женщину, никто не слушал. И дело даже не в том, что она преподавала нелюбимый предмет. Не уважали ее за отсутствие фантазии. Все учителя приняли игру в названия, а когда ей предложили как-нибудь назвать стол на время своих уроков, она равнодушно сказала, что «дер тыш есть дер тыш» и никаких названий не требует…
Под партами из рук в руки передавали два проводка. Они вели в парту к Зебрику и Саньке, где лежала динамка, найденная еще в прошлом году на самолетном кладбище. Швака принял проводки и повернулся к Саньке. Он присвоил своей парте имя действующего вулкана – «Везувий». На самом деле это название больше подходило не парте, а ему самому. Он никогда не находился в спокойном состоянии. Всегда двигался, размахивал руками и быстро-быстро говорил. Раз в неделю он ухитрялся опрокидывать чернильницу. А когда на него находило вдохновение, то и два, и три, и четыре раза. Но самое удивительное, что тетради его при этом оставались чистыми, а кляксы почему-то попадали на чужие книжки.
Получив проводки, Швака и вовсе ни одной секунды не мог усидеть на месте. Он просто ел Саньку глазами. Наконец тот два раза моргнул, что означало. «Приготовиться!» Но в это время Анна Елисеевна обернулась:
– Горский, – равнодушно спросила она, – ты что моргаешь?
– Это у меня на нервной почве, – не задумываясь соврал Санька.
В классе засмеялись.
– Ахтунг! – сказала Анна Елисеевна. – Продолжим урок.
Она повернулась к доске. В одном из темных отсеков «Карамбачи» рядом с портфелем заработала динамка. Раздалось негромкое жужжание. Зебрик старался вертеть ротор так, чтобы не было перебоев.
Круглый, разложив на парте локти, старательно выводил в тетради глагол «верден».
Швака во все глаза смотрел на Саньку. Ну?.. Он просто погибал от нетерпения. Раз!
Швака с оголенными концами проводков скрылся под партой. Посвященные в операцию смотрели в затылок Круглому. Швака собирался замкнуть на отличнике проводники. Он утверждал, что «короткого шамыкания вше равно не будет, а интерешно будет».
Несколько мгновений Владик продолжал спокойно выписывать глагол.
– Ой!..
Сел и снова подскочил.
– Ой!
Вид Круглого после двух замыканий вполне удовлетворил Саньку. Он сильно дернул за проводки, и они уползли двумя змейками в сторону «Карамбачи».
Анна Елисеевна, конечно, подняла шум и убежала в учительскую.
Весть о том, что Круглого замкнули, быстро миновала границы класса, и к концу перемены об этом уже знала вся школа. На перемене все хотели посмотреть и потрогать динамку. Санька увидел, что и Капелька пришла и направляется к нему. Он, гордый собой, приготовился показать ей чудо электротехники. Но Леночка Весник презрительно отвернулась:
– Ты… Ты принес моего «Графа Монте-Кристо»?
– Нет… Я его еще не прочитал.
– Принеси завтра. Мама велела. И потом, у меня просил эту книгу Владик.
Санька, ошеломленный, даже ничего не ответил. Капелька повернулась и с достоинством вышла из класса. Санька успел только заметить, что на платье у нее появилась бляха. Такие железки он видел у взрослых девушек, На бляхе была изображена голова девочки с такими же пышными и красиво растрепанными волосами, как у Леночки. Эта штучка могла бы служить вместо фотографии. Если бы у Саньки были деньги, он бы купил себе такую. Не для того, чтобы носить, а так…
К концу перемены Саньке подбросили записку. Всего четыре строчки и те в стихах:
У очкарика и лохматика Не идет немецкий и математика, Потому что большое количество В голове у них электричества.Написала эти стихи, конечно, Капелька. Никто, кроме нее, стихов ни в пятом «А», ни в пятом «Б» не писал. После уроков Саньку вызвал директор.
3. Ванкстиныч
С директором у Саньки были особые отношения, впрочем, как и со всеми преподавателями. Анна Елисеевна часто отправляла Горского в конец коридора в дальний кабинет с тяжелой черной дверью, которую надо было открывать за красивую ручку, изображающую какое-то животное с рожками. Она не верила, что директор наведет порядок в школе. Но регулярно посылала к нему провинившихся учеников, зная, что он больше всего любит именно этих мальчишек, и при этом злорадно думала: «Вот полюбуйтесь, Иван Константинович, на своего любимчика. Вы говорите, что именно из таких сорванцов и получаются настоящие люди, а практика показывает, что из них выходят хулиганы».
Санька открыл дверь и остановился нерешительно на пороге.
– Можно?
– А-а! Старый знакомый. Заходи, заходи. Ну, что опять натворил? Выкладывай, – строго сказал директор.
– Да что, Ванкстиныч, в самом-то деле…
Иван Константинович не улыбнулся, и глаза его были все такими же строгими, а голос суровым. И все-таки Санька почувствовал, что директор не очень сердится. И он с бесконечными подробностями и длинными отступлениями принялся рассказывать, как они с Зебриком нашли на самолетном кладбище динамку, как Круглый предал пятый «А» и как над ним простерлась справедливая рука возмездия в виде короткого замыкания, как ни с того ни с сего разозлилась Анна Елисеевна.