О, боже, снова Париж! Наблюдая за французами
Шрифт:
Флоранс уловила мое настроение, в котором не было и намека на энтузиазм.
– Они из Африки, – сказала она.
– Так вот, значит, какой он, вирус Эбола, – проговорил я. – Это вещи твоего брата?
– Нет… О, я хотела спросить, ты собираешься в душ?
– Да, я подумывал об этом.
– Знаешь, Maman говорит… – При этих словах ягодицы Бриджит, казалось, навострили уши. – Ты не мог бы вытираться, стоя на коврике, потому что в прошлый раз ты оставил мокрые следы на полу?
Конечно, я наследил на вашем чертовом полу. Более идиотской ванной трудно придумать, и немудрено, что любой оставит лужи на этом чертовом полу в этой чертовой
– Хочешь соломинку? – предложил Симон.
И кто бы мог подумать, что еще вчера я чувствовал себя самым настоящим французским крестьянином. Сегодня я снова был английским истуканом, аутсайдером, который даже завтракать толком не умеет.
Проблема в том – и это объективный факт, – что, приезжая в чужую страну, ты оказываешься далеко от дома. Я хочу сказать, далеко от своих приятелей и семьи. Ты вынужден приспосабливаться к окружающим. У тебя не получится прийти вечером в паб и рассказать всем о том, как «она налила кофе прямо в кукурузные хлопья», и услышать слова сочувствия.
Ситуация представляется еще более экстремальной, если твоя подружка парижанка. И не так страшно встречаться с ее друзьями (хотя, как я уже говорил, никогда не знаешь, сколько среди них ее «бывших»), гораздо труднее общаться с ее семьей. Как собака, попавшая к другим хозяевам, ты вдруг обнаруживаешь, что в новой семье диваны предназначены вовсе не для того, чтобы на них сидеть, кости следует грызть, а не закапывать, и все смеются, когда ты начинаешь вылизывать свою задницу. «Что плохого в том, что я вылизываю себе задницу? – думаешь ты. – Там, откуда я родом, все так делают».
6
Я уже с нетерпением ждал, когда смогу вырваться из дома и выпустить пар на земляных работах. Бриджит увязалась следом за мной, чтобы объяснить, как держать в руках лопату и наполнять тачку землей. Я слушал ее советы, старательно отводя глаза в сторону, потому что на ярком солнце ее сорочка просвечивала еще сильнее, почти не скрывая прелести, которые мне вовсе не хотелось видеть.
Я спрыгнул в метровую яму и провалился в липкую глину.
– О, там очень грязно. Будь осторожен, смотри не увязни, – сказала Бриджит и пошла восвояси, сокрушенно качая головой.
Флоранс пришла похихикать. И было над чем. Помимо ослиной шляпы и резиновых сапог, теперь на мне были уродливые штаны, настолько огромные, что мне пришлось подвернуть их в поясе, чтобы они не сваливались, и футболка, разодранная чуть ниже груди, очевидно, тем, кто стремился продемонстрировать рельефный пресс. Я выглядел как поп-идол восьмидесятых, который переживает трудные времена, а потому вынужден подрабатывать летом в деревне, разгребая дерьмо.
Флоранс, напротив, смотрелась роскошно в топике бикини и саронге, с высоким пучком на макушке. Будь я в состоянии поднять хотя бы одну ногу, я выкарабкался бы из своей дыры, затащил бы Флоранс в сарай и уложил бы на земляной или какой угодно другой пол.
– Меня запрягли помогать готовить ланч, – сказала она. – В десять принесу тебе попить.
– В десять? А сейчас сколько?
– Половина девятого.
– Боже правый, выходит, я встал на рассвете.
Большой стакан клубничной слизи принес Мишель, брат Флоранс.
На нем были линялые голубые шорты-боксеры и резиновые сапоги из разных пар – один зеленый, другой коричневый, и оба на левую ногу.
– Вау, расслабься, старик, – произнес он по-английски, с франко-американским акцентом. – Не копай так быстро. У нас все лето впереди.
– Все лето? – И речи быть не могло, чтобы я застрял в этой дыре так надолго.
– Да, новый септик привезут только осенью. – Он спустился по доске, что вела в яму с пологой стороны, и, приблизившись ко мне, поскреб щекой по моему лицу. Казалось, в этой семье и мужчины целовались по утрам. Независимо от того, побрились они или нет. Какая мерзость!
Мишель ненадолго сменил меня и заодно объяснил странности в поведении своей матери.
– Когда она в городе, она совершенно теряется, старик. Поехать подстричься – для нее это целое путешествие. Два раза в год она теряет свою кредитку. Но здесь, в коммуне, она считает себя экспертом во всем. У нее загибаются растения, она вечно паникует, что дом свалится ей на голову, но чувствует себя хозяйкой положения и убеждает себя в том, что она фермерша. Вот почему Papa отказывается сюда приезжать. Ну, это одна из причин.
– Он никогда сюда не ездит? – Я мог понять почему, но в то же время был удивлен.
– Нет. Местные принимают нас, детей, потому что знают нас с рождения. Но чтобы принять настоящего индуса? Ни в коем случае. И не то чтобы они расисты, просто они никогда не видели темнокожего парня, который, как это сказать, не чистит… poubelles?…
– Мусорные баки? Помойки?
– Да, мусорщики, верно. И у Papa на этой почве свой комплекс. Он бизнесмен, а не мусорщик.
– И каким бизнесом он занимается? – Я никогда не встречался с отцом Флоранс. Когда мы забирали его машину, он был в Индии.
– Он импортирует tissues [39] .
– Что, «Клинекс»? – Отличный товар, подумал я, для страны, населенной ипохондриками. В моем прежнем парижском офисе бумажные платки продавались даже в автоматах вместе с шоколадными батончиками.
– Нет, tissus [40] . Ну знаешь, вроде хлопка, например. Чтобы шить рубашки и прочее дерьмо.
39
Бумажные носовые платки (англ.).
40
Ткань (фр.).
– А… fabrics [41] .
– Да. Он говорит, что летает в Бомбей первым классом, а здешние крестьяне принимают его за мусорщика. К тому же есть еще одна проблема…
Мишель выдержал интригующую паузу.
– Проблема?
Он перестал копать и ухмыльнулся.
– Ты ведь знаешь старую Жинетт? – шепотом произнес он, будто опасаясь, что мать подслушивает из-за угла сарая. Что, впрочем, не исключалось.
– Жинетт? Ты имеешь в виду старика Анри?… – Я не знал, как назвать старушенцию, то ли женой, то ли сестрой. А может, женой и сестрой одновременно.
41
Материя (англ.).