Шрифт:
Николай Николаевич НИКИТИН
О бывшем купце Хропове
– Как тебе, Антон Антоныч, газеты эти не надоедят...
– сказала Олимпиада Ивановна, выходя из яблоневого сада с охапкой пакли.
– Не твое дело...
– мрачно ответил Хропов, и рассердился, и даже покраснел.
– Не бабьего ума дело... Тебе поручено кутать яблони, и кутай.
Что это вы, господь с вами! Поехали бы куда, развлеклись, а то с вашими газетами с ума сойдешь.
– Сходи...
– посоветовал Хропов.
– Скучно
– Вот другие торгуют, пристроились, приспособился всякий человек к новому режиму, а вы, прости господи, старовер, что ли, не знаете, как подойти. Теперь, слава тебе господи, нет революции, поехали бы куда, и я бы поехала. Вот деверя сестра два года уже уехала в Берлин и живет, не померла, а мы как оглашенные...
– Ну, довольно, - перебил жену Хропов, - довольно. Торговлю запретили - значит, запретили, лавки закрыл - значит, закрыл. А ежели им пришла охота разрешать, пожалуйста - пущай гольтепа торгует. Вот в бога веровал, а разочаруюсь и перестану веровать. Что ты в самом деле, Олимпиада Ивановна, что ты пристаешь? Может, я революционер.
Олимпиада Ивановна в изумлении даже опустила руки, и пакля упала на землю и, подхваченная сухим ноябрьским ветром, покатилась к забору.
– Да что это с вами, Антон Антоныч?
– Ничего, скучно, - плюнув на сторону, сказал Антон Антоныч, - места в нонешней жизни нет. Уеду в Парагвай... Вон в газетах пишут... в парагвайских штатах восстание, войска сдались, штаты пылают, буржуев ловят и бьют, будто блох.
– Да что с вами, Антон Антоныч?
– Ровно ничего. Обидно мне... меня ущемляли, ущемляли, реквизировали, реквизировали... Пущай их ущемляют... А уж ежели там восстание, так небу жарко...
– Да, может, все это врут в газетах, Антон Антоныч. Может, и города такого нет.
– Страна! Страна!
– в исступлении почти закричал Хропов.
– Не знаешь ничего, а тоже берешься рассуждать. Парагвайцы - это такой народ. Волос черный, густой, что мох, зиму и лето ходят во фраке и даже при цилиндрах, а в правом кармане обязательно ножик. Наваха - по-ихнему. Чуть что, наваху из кармана - и пошло. Спроси сябрского дьякона, он по этому поводу все книжки прочел. Пьяница человек, а с того, может, и пьет, что скучно ему здесь жить.
– Вот вы всё говорите - скучно, а сами никуда не едете.
– И не поеду.
– А мне не скучно, опротивело мне. И даже совестно вам, я еще не такая старая женщина, чтобы губить себя. То у вас торговля, то революция, а то сами не знаете что... как сыч.
– Человек должен сидеть на родине, Олимпиада Ивановна. Не спорьте. А на родине нынче нашему элементу скучно. Не спорьте, - сурово сказал Хропов.
Вдруг из-за забора выросла рука с пакетом, потом показался почтальон и, протягивая пакет, басом сказал:
– Хроповой Олимпиаде... из
– Ай!
– вскрикнула Олимпиада Ивановна и упала в обморок.
– Распишитесь в книжке.
– Давай скорей сюда!
– крикнул Хропов почтальону.
– И что это ты залпом: из Берлина? Видишь, женщина нервная. И много таких писем в наш город приходит?
– важно спросил Хропов, расписываясь в почтальонской книжке.
– Да, почитай, на Посолодь первые.
– Первые. А вот ты ленишься газету заносить. Смотри, с каким городом у меня переписка.
– Да, это действительно необыкновенно. Спасибо, товарищ Хропов, сказал почтальон, получив на чай.
Хропов недовольно посмотрел на жену.
– Лежит... вот чумовая. Ну, письмо, ну, чего тут удивительного, даже перед человеком совестно, право, ну, чего лежишь?
– А может, она ненормальная, товарищ Хропов?
– А ты чего здесь стоишь? Видишь, дело семейное.
– Я что же, - сказал почтальон, прячась в усы, - я могу уйти.
Тут Олимпиада Ивановна, очнувшись, схватилась за письмо.
– Антон Антоныч, брось его, пожалуйста... Не читай, пожги его, бог с ним...
Тогда сказал Антон Антоныч строго:
– Смотрю я на тебя, Липуша, и удивляюсь: при таком муже и такая серая женщина.
Но тут Олимпиада Ивановна вскрикнула: "Свистят, свистят", - и опять упала в обморок.
И действительно, за палисадом проходил свободный художник Мокин, насвистывая песню своего сочинения.
В ярости Хропов выругал свистуна.
– Не видят, черти, рассвистался тоже... Перестань свистеть.
– Это я, Антон Антоныч, художник Мокин.
– И толстый, кругленький человек прошел через калитку.
– Здрасте!
– сказал толстый, круглый человек в огненных кудрях.
– Что это у вас, и почему Олимпиада Ивановна без движения?
– Да ничего особенного... Письмо мы получили из Берлина. Лушка!
– Чего?
– ответил из дому неторопливый голос.
– Воды барыне принеси и нервных капель.
– Принесу, - ответил голос из дому, но в доме все оставалось тихо.
Антон Антоныч Хропов стоял над Олимпиадой Ивановной, размахивая носовым платком.
– От неожиданности, - объяснил Хропов художнику.
В это время из дому вышла Луша со стаканом воды на подносе, с рюмкой и пузырьком.
– Вот вам лекарство, накапано... Накапала...
– Накапала, накапала... Да верно ли ты отсчитала?
– спросил Антон Антоныч, взглянув на пузырек.
– Может, ты на глаз накапала. Сколько капель отсчитала?
Луша покачала головой, задумалась:
– Будто... пятнадцать...
– Ну, я сам налью, - сказал Хропов и выплеснул рюмку.
– Липушка, да очнись ты, господи... Какая у тебя порция для лекарства?