О чем говорят президенты? Секреты первых лиц
Шрифт:
Взглянув на нее и вспомнив в очередной раз сказанное Федором Достоевским по поводу того, что «красота спасет мир», я вынул ручку и поставил свою подпись под воззванием.
В Москве существовало особое мнение относительно способов спасти мир, а также по поводу того, как решить судьбу «дедушки Гесса». Аргументация о превращении Р. Гесса в «великомученика» подействовала не только на меня, но и на шефа. Не желая поначалу и слушать о каких-то гуманных мотивах, он быстро изменил свое мнение и попросил подготовить записку для Генерального секретаря, согласовав ее
Дважды переделав проект с учетом замечаний шефа я, с начисто перепечатанной бумагой в руках, поехал к министру иностранных дел.
— В честь какого же юбилея вы предлагаете амнистировать военных преступников? — начал министр.
По опыту общения с Громыко я знал, что теперь нужно молчать, не препятствуя выходу сарказма.
— Судя по всему, акция эта нужна исключительно канцлеру Шмидту. Так пусть он и ставит свою подпись на первое место! Почему же вы поставили мою?
Против подписи Андропова он возражать не осмеливался, а потому и направил струю желчи в адрес канцлера.
— Подпись Шмидта не имеет для Политбюро того веса, что имеет ваша.
— То-то и оно! Именно потому я и не ставлю ее под чем попало. — С этими словами Громыко подчеркнул два предложения в проекте, против третьего поставил знак вопроса.
— Скажите Юрию Владимировичу, что я внимательно изучу вопрос, запрошу мнение нашего посла в Бонне, проконсультируюсь с юристами. Вот тогда придем к какому-то решению…
Все это он мог, безусловно, тут же сказать Андропову сам, сняв одну из многих телефонных трубок, разместившихся по его левую руку. Но, видимо, существовали соображения, заставлявшие его воздержаться в данном случае от этой упрощенной формы общения.
Андропов также не блеснул гибкостью, приняв предложенный Громыко эпистолярный вариант.
Очень скоро я почувствовал себя футбольным мячом, который пинают ногами, перебрасывая через центр Москвы от дверей одного ведомства к другим в надежде, что в конце концов он все же закатится в какие-либо ворота.
Так оно и произошло.
— Ну, что нового придумал ваш канцлер, какую новую дыру обнаружил в наших отношениях и какими нитками думает ее штопать? — Громыко дружелюбно пожал мне руку.
На сей раз, усвоив урок с публикацией беседы Аденауэра и посла А. Смирнова, я не спешил информировать западногерманских партнеров о прогрессе в решении судьбы Гесса. А потому ожидал развязки спокойно. Гурман оставляет самую вкусную часть блюда на конец. Громыко никогда не начинал беседу с главного. Однако, по тому, как весел он был поначалу, стало ясно, что финал разговора уже готов и с его точки зрения хорошо аргументирован.
— Что касается предложений в отношении освобождения Гесса, то с убедительно изложенной частью о гуманном подходе к его судьбе можно было бы согласиться, — перешел, наконец, к сути дела Громыко. — Если бы не одна маленькая деталь. Рудольф Гесс и до сих пор не испытывает ни малейшего раскаяния по поводу всего содеянного фашистами. Более того, он оправдывает действия национал-социалистской партии, в руководстве которой он занимал отнюдь не последнее
Мое замечание о том, что Гессу уже за восемьдесят, и он в знамя неонацизма не годится, разве что в качестве великомученика, скончавшегося по вине жестоких русских в тюрьме после полувекового заточения, не было услышано.
— Вот именно! В такие годы люди убеждений не меняют! На это у них нет уже времени…
Он вернул мне многократно правленный проект.
— Наш гуманизм не будет понят ни членами Политбюро, ни советским народом. А потому не будем насиловать историю. Уверен, Юрий Владимирович поддержит нас.
Громыко не ошибся. Андропов и на сей раз принял его доводы. 17 августа 1987 года Гесса, 93-летним стариком, вынули из петли.
Несомненно, своим нежеланием санкционировать освобождение старца из пожизненного заключения оба советских руководителя лишили человечество возможности услышать из первоисточника одну из самых волнующих тайн Второй мировой войны, передав все авторские права англичанам, пообещавшим в будущем столетии все же раскрыть миру секрет загадочного визита Гесса на их остров в 1939 году.
Однако существует и более серьезный момент, нежели раскрытие тайны.
Каждый год накануне 17 августа в Германии и других странах люди выходят толпами на улицы, чтобы почтить память идейного страдальца, который предпочел мученическую смерть пожизненному заточению. Происходит то, чего хотели избежать.
История сама не делает выводов, предоставляя эту привилегию грядущим поколениям.
В 1990 году, когда одновременно и бурно протекали два процесса: распад Советского Союза и становление объединенной Германии, начались преследования бывших лидеров ГДР и ее главы — смертельно больного Эриха Хонеккера. Скоро он оказался за решеткой с перспективой остаться там пожизненно. Осведомленность в решении судьбы Гесса не дала возможности избежать навязчивой параллели. Дьявольская фантазия рисовала дьявольскую картину: Гесса не постигла трагическая смерть 17 августа 1987 г. в берлинской тюрьме Шпандау. Волею судеб он прожил еще три года и тогда убежденный коммунист, долгие годы боровшийся с национал-социализмом, и не менее убежденный национал-социалист, свирепо ненавидевший коммунистов, оказались в одинаковой ситуации, а благодаря усердию какой-либо администрации могли очутиться даже в одной тюрьме.
Слава богу, этого не произошло. Р.Гесс ушел из жизни, не испытав на себе и части ненависти, которая была вылита на Э.Хонеккера через прессу. Когда толпа ослеплена злобой, о вкусах говорить не приходится.
В одной из газет тогда мне бросилось в глаза письмо читателя, предлагавшего выпустить рулоны туалетной бумаги с изображением Хонеккера. Возможно, какой-нибудь туалетно-бумажной фирме эта идея принесла бы доход. Но, к счастью, предприниматели больше, чем газета, заботились о своем престиже, и на призыв не откликнулись.