О чем молчат фигуры
Шрифт:
И когда Алехин получил из Англии приглашение на международный турнир в Лондоне, в начале 1946 года, это вызвало резко отрицательную реакцию не только в Голландии и Франции, но также в Англии и США.
Под давлением общественного мнения англичане были вынуждены отозвать свое приглашение.
В ответ Алехин отправил открытое письмо организатору турнира. Оно было опубликовано в январе 1946 года одновременно в «Chess» и «British chess magasine».
«Дорогой мистер Хэттон-Уард,
Я получил Ваше письмо, возвратившись 28 ноября с Канарских островов. Прежде чем я узнал то, что Вы мне сообщаете, я не мог что-либо предпринять, так как не знал о мотивах, которые заставили Вас отозвать Ваше приглашение.
Сейчас я могу и должен высказаться, не потому, что Вы организуете турнир, какой бы чисто шахматный интерес это для меня ни имело, но прежде всего из-за мотивов, которые Вы привели.
Вы сообщаете, что в определенных кругах люди высказали возражения, основанные на приписываемых мне симпатиях во время войны.
Однако любой незаинтересованный
Отдав всю свою жизнь служению шахматам, я никогда не интересовался тем, что не имело отношения к моей профессии.
Однако, к несчастью, всю мою жизнь и особенно после того, как я завоевал титул чемпиона, люди старались представить меня в абсолютно фантастическом политическом свете. Более двадцати лет я носил ярлык „белогвардейца“, что было особенно разрушительно, так как делало невозможным контакты с моей родной страной, которую я никогда не переставал любить и ею восхищаться.
В 1938—39 годах я надеялся, в результате переговоров и переписки с чемпионом СССР Ботвинником, положить конец этой абсурдной легенде, так как вопрос о матче между нами в СССР был уже практически решен.
Однако… началась война, и после ее окончания я теперь „пронации“, обвиняемый в коллаборационизме и т. п. и т. п.
Я далек от того, чтобы думать о Вас плохо, наоборот, я благодарен Вам за то, что Вы высказали это обвинение, — неопределенная ситуация, в которой я находился в течение двух последних лет, была для меня морально невыносимой.
То, что протестовал доктор Эйве, меня не удивляет — было бы удивительнее, если бы он не протестовал. Среди массы чудовищных глупостей, опубликованных в „Pariser Zeitung“, были оскорбления членов Комитета, который организовал наш матч 1937 года: Голландская шахматная федерация даже направила гну Посту протест по этому поводу.
В то время я был абсолютно бессилен сделать то, что полностью объяснило бы ситуацию — заявить публично, что эти статьи не были написаны мной.Д-р Эйве был так убежден в моем влиянии среди нацистов, что написал мне два письма с просьбой предпринять соответствующие меры, чтобы облегчить участь бедного Ландау и моего друга д-ра Оскама… однако в Германии и в оккупированных странах мы находились под постоянным наблюдением гестапо и угрозой самим попасть в концентрационный лагерь. Поэтому реакция др. Эйве на мое приглашение абсолютно естественна. Однако, как и многие другие, он сильно ошибается.
Ваш основной довод, приведший к отзыву приглашения, — „ультиматум“ (как вы назвали) Шахматной федерации США. Это — очень серьезно, так как эти люди, очевидно, приняли такое решение и привели аргументы, которые по их мнению его оправдывают. Мне в данный момент они неизвестны, но кажется разумным предположить, что это вопрос коллаборации с нацистами. Обвинение в „коллаборационизме“, в основном, направлено против тех, кто присоединился к правительству Виши. Однако я никогда не имел ничего общего ни с этим правительством, ни с его чиновниками.
Я играл в Германии и оккупированных странах, потому что это не только было нашим единственным средством существования, но также ценой свободы моей жены. И возвращаясь в моей памяти к ситуации, в которой оказался четыре года назад, я утверждаю, что и сегодня действовал бы точно таким же образом.
В нормальной ситуации моя жена была способна и имела возможности заботиться о себе сама. Однако не во время войны и не в руках нацистов. Я повторю, если обвинение в „коллаборационизме“ базируется на моем вынужденном временном пребывании в Германии, мне нечего добавить — моя совесть чиста!
Совсем другое дело, если я обвиняюсь в фабрикациях, в частности, статей, которые появились в „Pariser Zeitung“. Против этого я должен официально протестовать. В течение трех лет, пока Париж не был освобожден, я был вынужден молчать. Однако при первой же возможности в различных интервью представить факты в их истинном свете. В статьях, которые появились в 1941 году во время моего пребывания в Португалии и о которых я узнал в Германии, после того, как они были перепечатаны в „Deutsche Schachzeitung“, ничто не было в действительности написано мной. Я представил материал, связанный с необходимой реконструкцией ФИДЕ (Международной шахматной федерации), а также критику теории Стейница и Ласкера, написанную еще до 1938 года.
Я был удивлен, когда получил письма от мистеров Хелмса и Стургиса о реакции, какую эти статьи — чисто технические — вызвали в Америке, и соответственно ответил м-ру Хелмсу.
Только когда я узнал, какие появились бесподобно глупые фабрикации, наполненные нацистскими идеями, я понял в чем дело. Но тогда я был пленником нацистов, и нашей единственной надеждой на сохранение было молчание. Прошедшие годы разрушили мое здоровье и мои нервы, и я даже удивляюсь, что еще могу играть в шахматы.
Моя преданность моему искусству, уважение, которое я проявлял к своим коллегам, и вся моя предвоенная жизнь должны заставить людей понять, что статьи были поддельными.
И я особенно опечален тем, что не могу приехать в Лондон и высказаться.
В Лондоне в январе 1946 года прошли одновременно два международных турнира. В одном победил Герман Стейнер (США) — 9 из 11, во втором Макс Эйве — 9,5 из 11.
По окончании соревнований большинство участников пришло на собрание в отель «Great Eastern»,
Вначале д-р Тартаковер, который под псевдонимом лейтенанта Картье принимал активное участие в борьбе с нацистами, предложил участникам собрания принять следующую резолюцию:
«Шахматные мастера, собравшиеся в 1946 году в Лондоне на международном турнире, с удовлетворением отмечают, что Международная шахматная федерация, представленная в Европе доктором Рюэбом, совместно с Французской шахматной федерацией предпринимает расследование относительно обладателя титула чемпиона мира д-ра Алехина, обвиняемого в коллаборационизме. Подписавшие это обращение мастера надеются:
1. Что это расследование будет осуществлено возможно быстрее.
2. Что выводы будут совершенно объективными и д-ру Алехину будут предоставлены все возможности для ответа.
3. Что этот вопрос, который отравляет шахматный мир, в конце концов будет закрыт».
Это исключительно ясное и справедливое предложение не удовлетворило всех присутствовавших и не было принято, после чего собрание затянулось на несколько часов. Как адвокат, д-р Тартаковер особенно возражал против требований некоторых из присутствовавших, чтобы д-р Алехин вернулся во Францию. Он рассматривал это требование как эквивалент судебному решению еще до рассмотрения дела в суде, хотя нежелание д-ра Алехина возвращаться во Францию могло быть связано с исключительными обстоятельствами, не имеющими никакого отношения к его истории.
Как было написано в «British chess magazine», совещание грозило превратиться в судилище, где ораторы выступали и как обвинители, и как судьи. Понадобился такт и авторитет председателя собрания, чтобы повернуть его к желаемой цели: убедить ФИДЕ принять необходимые меры, которые бы прояснили невыносимую ситуацию.
Все присутствовавшие согласились с тем, что этот неприятный вопрос не должен появится в прессе, после чего была принята следующая резолюция, копия которой послана д-ру Алехину.
«Настоящее собрание шахматных мастеров решило:
1. Что существует обвинение м-ра Алехина в коллаборационизме с врагом.
2. Важно, чтобы это обвинение было быстро расследовано во Франции.
3. Желательно, чтобы м-р Алехин был приглашен вернуться во Францию, чтобы предстать перед соответствующими органами.
4. Что ФИДЕ должно содействовать и ускорить этот процесс и действовать в зависимости от обнаруженных обстоятельств».
Журнал снабдил этот текст следующими комментариями:
«Мы надеемся, что эта проблема будет так или иначе решена. Однако не следует быть слишком оптимистичными. ФИДЕ находится сейчас в процессе реорганизации, и ее первое заседание пройдет только летом, так что быстрого решения вопроса ожидать не следует.
Мы по-прежнему считаем, что это вопрос юрисдикции соответствующих органов Франции. Только они могут решить, есть ли здесь основания для обвинения или нет».
После войны во Франции прошел целый ряд процессов лиц, обвиняемых в сотрудничестве с нацистами. Среди них оказались такие известные фигуры, как актер и драматург Саша Гитри, шансонье Морис Шевалье и боксер Карпантье. Суд отнесся к ним весьма либерально, и все трое были оправданы. Совсем иным было отношение к подобным лицам у советской власти. Они, как правило, считались военными преступниками и подвергались суровому наказанию.
Мы напомним, что Ботвинник еще до войны получил разрешение властей на матч с Алехиным. И уже в 1944 году, когда стало ясно, что война скоро закончится, начал готовить почву для возобновления переговоров. Однако выяснилось, что против этого матча председатель шахматной секции страны Б. Вайнштейн, полковник НКВД. Он пригласил Ботвинника к себе домой и стал объяснять, что Алехин — военный преступник, что он был офицером французской армии и после капитуляции Франции перешел на сторону врага.
Как писал Ботвинник: «Спокойно, резко и твердо высказываю свою точку зрения и откланиваюсь. Ясно, что с таким председателем матча с Алехиным не сыграешь».
И Ботвинник ставит вопрос о матче на заседании Бюро секции. Поскольку рассказы Вайнштейна и Ботвинника об этом заседании сильно отличаются, я приведу обе версии.
Сначала предоставим слово Вайнштейну («Шахматный вестник» № 8–9 за 1993 г.).
«Когда вопрос о матче с Алехиным был поставлен на голосование, я заявил, что одновременно ставлю вопрос о своей отставке: если Бюро шахматной секции выскажется за матч, это будет означать, что я уже не председатель. Голосование дало результат 5:4 против матча! Я, понятно, воздержался: и как председатель, и как поставивший вопрос о своей отставке.
Голосование было открытым, и я хорошо помню, что Котов и Рагозин (многолетний тренер Ботвинника) голосовали против Ботвинника! И тут кто-то из присутствующих (по-моему Абрамов) сказал, обращаясь к Котову: „Саша, а ведь было заседание партбюро, и мы решили, что матч должен состояться“.
Котов пробормотал: „Я об этом не знал… Надо переголосовать“.
Мы переголосовали, и на сей раз все члены партии подняли руку „как надо“».
Но Вячеслав Рагозин — я хочу это подчеркнуть — повторно голосовал против матча!
А теперь послушаем Ботвинника («У цели», М., 1997 г. «Поляри»):
«Наконец состоялось заседание Всесоюзной секции и был поставлен вопрос об отставке Вайнштейна. Он отчаянно упирался. Но вот слово взял Вася Смыслов: „Бывший председатель секции товарищ Вайнштейн…“ — начал он. Вайнштейн не дал ему договорить, всплеснул руками и тут же капитулировал!»
Когда я спросил обо всей этой истории Смыслова, он ответил: