О чем рассказали «говорящие» обезьяны: Способны ли высшие животные оперировать символами?
Шрифт:
Оба шимпанзе использовали символы, но они не обращали внимания друг на друга и, конечно, не отдавали друг другу лакомство в ответ на просьбу — вопреки тому, как это делали люди в ответ на просьбу обезьян. У них имелся необходимый для этого минимум лексиграмм, но просто «слушать» и взаимодействовать с их помощью друг с другом оказалось разными задачами, очень далекими от навыков, которыми они владели. Требовались дополнительные ухищрения со стороны экспериментаторов, и здесь снова был использован тот же прием — вопросы о спрятанном лакомстве, но только обезьяны уже задавали их друг другу сами.
Они находились в разных помещениях, разделенных прозрачной перегородкой. Во время опыта только один из шимпанзе наблюдал за тем, как в контейнер помещали какой-то из 11 видов пищи (бобовые
Животные очень хорошо определяли содержимое контейнера (удачных наименований обычно было от 90 до 100 %). То же происходило и в контрольных опытах, когда экспериментатор, находившийся вместе с шимпанзе-наблюдателем, не знал, что там находится, и не мог ему невольно подсказать. Обезьяны менялись ролями, содержимое контейнеров заполнялось случайным образом. В качестве контроля применяли и несколько других приемов, предотвращавших возможность сообщать о содержимом контейнеров, минуя употребление лексиграмм. В случае если информатору не давали клавиатуры и животные общались невербальными средствами, то при попытке побудить наблюдателя попросить пищу с помощью клавиатуры он угадывал содержимое контейнера крайне редко (в 20 % случаев) или отказывался от нее вовсе.
Делались и другие попытки проверить, могут ли шимпанзе просить пищу друг у друга, для чего их помещали в соседних комнатах, разделенных прозрачной стеной с отверстием. Одному давали несколько видов еды, которую не видел второй шимпанзе. Первый «оглашал меню», а второй с помощью клавиатуры сообщал, что именно он хотел бы получить. Точность выполнения просьбы (выбор из нескольких вариантов) была очень велика, за исключением тех случаев, когда дело касалось чего-то очень уж вкусного. В таких случаях обладатель еды иногда делал вид, что не понимает, о чем идет речь, или предлагал что-нибудь другое, например, обезьяний комбикорм вместо шоколада.
Еще один вариант диалога стал возможен, когда обезьян научили пользоваться ключами для отпирания контейнеров с приманкой. Их снова разводили по комнатам, разделенным прозрачной перегородкой, в каждой из которых имелась клавиатура. У одного шимпанзе находились запертые контейнеры с продуктами, у другого — ключи от них. Владелец контейнеров знал, каким ключом открывается каждый из них. Получив сообщение о том, чего хочет сосед, он затем просил дать ему соответствующий ключ, открывал контейнер и передавал лакомство через отверстие в перегородке, а по дороге нередко и сам к нему прикладывался. Когда владелец контейнера ошибался и просил (или получал) не тот ключ, он смотрел на клавиатуру, на экран и исправлял ошибку, а обладатель ключей бросал негодный ключ и передавал правильный.
По мнению С. Сэвидж-Рамбо, эти работы показали, что в отличие от Ланы Шерман и Остин понимают значение слов. Мы бы выразились точнее: эти обезьяны понимали значение слов в большей мере, чем предыдущие. Таким образом, Шерман и Остин научились использовать знаки для того, чтобы общаться и с человеком, и друг с другом, называть предметы, в том числе отсутствующие. Самое главное, они научились не только отвечать на вопросы, но вести диалоги и с их помощью воздействовать на поведение друг друга и окружающих. Иными словами, их язык обладал как свойством продуктивности, так и свойством рецептив-ности. Справедливости ради следует еще раз напомнить, что сходный с нашей точки зрения тип поведения был ранее описан Футсом (Fouts ET AL. 1982, 1984, 1989)
Наряду с этим данный этап исследований убедительно подтвердил, что обезьяны действительно способны употреблять лексиграммы не только как знаки-просьбы, как бы слитые с обозначаемым предметом, но и как знаки-референты — только для наименования. Было показано также, что в основе их «языкового поведения» лежат не жесткие условно-рефлекторные связи, а достаточно отвлеченные представления, которые позволяют использовать лексиграммы в отсутствие обозначаемых предметов не только при общении с человеком, но и при общении друг с другом. Это послужило еще одним веским доказательством того, что их языку присуще свойство перемещаемости и что употребляемые ими знаки можно рассматривать как символы (SAVAGE-Rumbaugh 1984; Savage-Rumbaugh et al. 1978, 1980b, 1993, 1998 и др.). Самое же главное достижение этих экспериментов состояло в том, что они доказали способность шимпанзе к двустороннему регулярному обмену знаками, когда говорящий (адресант) превращался в слушателя (адресата), а затем снова в говорящего и т. д.
Ни Шерман, ни Остин не отличались склонностью к спонтанным «высказываниям» — тогда как даже у Ланы, поведение которой обычно рассматривается как пример крайне ограниченного освоения языка-посредника, Д. Рамбо наблюдал достаточно много таких случаев. Тем не менее, по крайней мере Шерман был не совсем чужд этого: Сэвидж-Рамбо приводит эпизод, когда он увидел в окно шимпанзе, которого несли в небольшой клетке-переноске, и тут же нажал лексиграмму «СТРАШНО».
Полученные благодаря Шерману и Остину результаты показали, что шимпанзе действительно понимают «слова», которыми они пользуются, и способны к активному диалогу для достижения определенной цели. С. Сэвидж-Рамбо сочла, что наступило время вернуться к «проклятому вопросу» — понимают ли шимпанзе синтаксис языка-посредника, но вернуться на новом уровне знаний об их языковых способностях и с новыми методическими подходами. Обстоятельства благоприятствовали осуществлению этих планов.
Могут ли шимпанзе понимать человеческую речь?
Итак, было обнаружено, что Шерман и Остин способны употреблять символы как имена предметов, в том числе и отсутствующих, что они делают это в более широком контексте, чем Лана, обученная йеркишу по другой методике. Наконец, самое главное, они проявили способность к ведению полноценного диалога. Это позволяло перейти к решению новых задач, тем более что для этого возникли благоприятные условия — в Центре изучения языка появилась целая группа бонобо (рис. 31).
Этот вид был последним из открытых сравнительно недавно человекообразных обезьян, и до сих пор он продолжает вызывать большой интерес у антропологов и приматологов. Не вдаваясь в подробности, мы упомянем только, что карликовые шимпанзе бонобо (Pan paniscus) считаются еще более близкими родственниками человека, чем обыкновенные шимпанзе (Pan troglodytes) — еще 5 млн лет назад они имели общего с человеком предка (подробнее см. Бутовская 2004; ДЕРЯГИНА 1999; ДЕРЯГИНА, БУТОВСКАЯ 2004). Все это диктовало повышенный интерес к их изучению в связи с попытками реконструировать поведение и психику человека на ранних этапах антропогенеза.