О чудесном (сборник)
Шрифт:
Наденька, опостылев самой себе, стыдясь лунного света, помогала. Николай Семенович, однако ж, был очень строго одет, даже строже, чем бывал на кафедре.
— Кота уберите, — приказал Николай Семенович.
Наденька вынесла кота на кухню.
— Настольную лампу перенесите в угол. И слегка притемните. Вот так. Все стулья вынесите на кухню. И чернила тоже унесите.
«Что-то теперь будет?» — остолбенело подумала Наденька. В душе она была совершенно чиста.
— Ну-те, ну-те, — так встретил ее Николай Семенович, когда она вошла в комнату.
Странно, что
— Николай Семенович, ради Бога… — заплакала Наденька.
— Ничего, ничего, милочка… Я же вам сказал, ничего страшного не будет. Только не дрожите так.
— Что мне теперь делать? — трагически воскликнула Наденька.
— Ложитесь на кровать. Так, как есть. И ничем не накрывайтесь.
Наденька тупо легла на огромную, двуспальную постель. Почему-то вспомнила кота, который мяукал в закрытой кухне.
— Ну-с, ну-с. Итак, на меня не обращайте внимания. Лежите на постели и каждую минуту вскрикивайте: «Ой, петух! Ой, петух!»
— Николай Семенович!
— Что «Николай Семенович?!» Делайте, что вам говорят! Лежите и вскрикивайте «Ой, петух!».
— Николай Семенович!
— Надя, — ледяным голосом повторил Николай Семенович. — Я сказал все.
— Ой, петух! — робко, с каким-то даже молитвенным оттенком воскликнула Наденька.
Ответом была гробовая тишина.
— Ой, петух! — повторила Надя, закатывая глаза. Почему-то в стороне ей показался чей-то лик, но опять же вверх тормашками. — Ой, петух! — почти дурашливо выкрикнула она в третий раз.
— Надя, — тяжелым, гипнотическим голосом проговорил где-то сбоку Николай Семенович. — Не кривляйтесь. Говорите четко и спокойно через каждую минуту «Ой, петух!».
Душа Наденьки оледенела. Равнодушная даже к своей груди, она начала выкрикивать эти глупейшие слова. Они звучали в пустоте, как стон святого, отлученного от Бога. Прошло несколько мгновений. Наденька робко взглянула, что же все-таки делает Николай Семенович. Оказалось, Николай Семенович всего-навсего с важным и надутым видом (важнее, пожалуй, он никогда не был) равномерно, строго и чинно, в черном костюме, ходит вокруг кровати. Наденька обомлела. Великолепна же была эта сцена, когда почти профессор, не удостоив даже взглядом голую студентку, сумрачно, как ученый кот, попыхивая трубкой, ходит вокруг постели, без всякого намека на сублимацию, а голая Наденька то и дело выкрикивает в пустоту: «Ой, петух! Ой, петух! Ой, петух!»
Наконец минут через двадцать Николай Семенович глянул на часы так, как будто занавес опустился.
— Ну вот и все, Наденька, — равнодушно проговорил он, даже чуть позевывая. — Одевайтесь.
— Ого! — только и воскликнула Наденька.
Через несколько минут она была на кухне, одетая. Николай Семенович мирно, за бедным столом, попивал чаек с сухарями.
— Ну как? — спросил он воткнув в нее тусклый взгляд.
— Ничего, — испугалась Наденька.
— Ваша зачетка?
— У меня в бюстгальтере, — окончательно запуталась Наденька.
— Угу, — ответил Николай Семенович.
Счастливая, с пятеркой в графе, Наденька, оправляясь,
— Одну минуту, Надюша, — мрачно сказал Николай Семенович. — Можно встретиться с вами у памятника Гоголю в среду в 18.00?
— Да, да, — пробормотала она.
— Разговор будет еще более серьезный и глубокий, чем то, что было сегодня.
— Ага, — ответила Наденька.
В среду, ровно в 18.00, почти чиновничья фигура Николая Семеновича чернела у памятника Гоголю. Наденька, верная какому-то непонятному чувству долга, заметила его издалека.
— Вот что, Надя, — сжав трость и даже несколько побелев, выговорил Николай Семенович, когда они уселись на скамью, — можете ли вы раз в полгода и в дальнейшем приходить ко мне и в точности повторять то, что было?
— Но Николай Семенович!
— В чем дело?!
— Николай Семенович! Но почему бы вам не попросить жену совершать это?
— Не те отношения, — сухо ответил Николай Семенович. — Поймите, Надя, — проговорил он потом, и Наденьке показалось, что волосы его поседели, — для меня это вопрос жизни и смерти. Мне неудобно предложить вам плату за этот сеанс, это оскорбило бы вас, меня и вообще все в целом… Прошу вас согласиться только из уважения ко мне… Повторяю, для меня это вопрос жизни и смерти.
— Ну, раз это касается смерти, — вдруг заплакала Наденька, сама не понимая, что говорит, — я согласна.
С тех пор каждые полгода Наденька приходила домой к Николаю Семеновичу, молча раздевалась, передвигала кровать в центр, ложилась на нее и дико выкрикивала «Ой, петух! Ой, петух!»; Николай Семенович же, строгий и подтянутый, без малейшего лишнего движения многозначительно ходил вокруг нее, ничего другого не делая.
Промежду этих контактов они нигде не встречались и вообще не обменивались даже словом по телефону.
Так прошло много лет; большинство ушло в лучший мир; осиротело сознание. Наденька счастливо вышла замуж, родила детей, была вся в хлопотах и жизнерадостности; но «сеансы» не прерывались ни на один раз.
Наконец Наденька стала солидной, высокопоставленной дамой с собственной машиной и выездом на дачу, Николай Семенович же стал старичком, однако ж симбиоз продолжался, история все тянулась и тянулась…
Умилителен же был вид Надюши, когда она, пышнотелая, респектабельная супруга, голенькая, точно молясь сумасшедшему идолу, выкрикивала в пустоту: «Ой, петух! Ой, петух!» Николай Семенович же был по-прежнему невозмутим и, весь в седине, оторопело шагал вокруг кровати, опираясь на палку.
А однажды Николая Семеновича не стало… Наденька повесилась ровно через три дня после того, как случайно узнала об этом, — повесилась у себя дома, в коридоре.
Многоженец (Рассказ отчужденного человека)
Существо я странное, в общем, простое и неприхотливое, но с болезненно-хрустальной, построенной из воображения душой. Живу я в больших опустевших после смерти моих родителей двух комнатах. Мебель и другие внешние предметы в них заброшены и носят отпечаток моего сознания.