О чудесном (сборник)
Шрифт:
Но без мелочей, без въедливых — все не то. Ожерелье должно быть. Дневничок, дневничок, дневничок… Память у меня, невидимый, ослабла… Списочек надо мелочей составлять. Как толкану старика, в этот же день — нужно: 1) удавить котенка Лебедевых, 2) плюнуть в чужую кастрюлю, 3) испугать старушку, 4) подглядеть в щелку, 5) пустить по квартире две сплетни, 6) написать анонимку Брюхову, 7)…
Изнанка Гогена
Молодому, но уже известному в научных кругах математику Вадиму Любимову
Сошли на станции тихим летним вечером; их встречала истерзанная от слез и ожидания семнадцатилетняя сестра Любимова Наташа, — отец в этом городе жил одиноко, только с дочкой. Сухо поцеловав сестру, Вадим вошел вместе с ней и женой в невзрачный, маленький автобус. Городок был обыкновенный: низенькие дома, ряд «коробочек», дальние гудки, лай собак.
Люди прятались по щелям. Но в автобусе до Вадима долетела ругань. Ругались одинокие, шатающиеся по мостовой фигуры. Несколько женщин неподвижно стояли на тротуаре спиной к ним.
Вскоре подъехали к скучному, запустелому домику.
Ирина была недовольна: успела промочить ноги. Наташа ввела «гостей» в низенькие комнаты.
Опившийся, отекший врач сидел у больного. Увидев вошедших, он тут же собрался уходить.
— Что возможно, я сделал. Следите за ним, — махнул он рукой.
Матвей Николаевич — так звали умирающего — был почти в беспамятстве.
— Ему еще нет и шестидесяти, — сказал Вадим. Ирина плохо знала свекра, ее напугала его вздымающаяся полнота и странный, очень живой, поросячий хрип, как будто этот человек не умирал, а рождался.
— Отец, я приехал, — сказал Вадим. Руки его дрожали, и он сел рядом. Но отец плохо понимал его.
— Наташенька… Наташенька… молодец, ухаживала, — хрипел он.
— Ты, как мужчина, будешь спать с отцом в одной комнате, — заявила Ирина.
Вадим первый раз пожалел, что он мужчина. Ночью Матвей не раз приподнимался и, голый, сидел на постели. Он так дышал, всем телом, что казалось, впитывал в себя весь воздух. Он действительно раздулся и с какой-то обязательной страстью хлопал себя по большому животу; делал он это медленно, тяжело, видно, ему трудно было приподнимать руку; часто слезы текли по его лицу, но он уже ничего не соображал.
Наконец Матвей Николаевич грузно плюхнулся на бок, и вдруг Вадим услышал, что он запел, запел как-то без сознания, вернее, заныл, застонал что-то свое, похожее на визг раненой свиньи. Но только не с предсмертной истерикой, а с небесными оттенками; в этом поющем визге чудилось даже что-то баховское.
Вадим встал посмотреть, в чем дело, но, когда подошел, отец был уже мертв.
Везде стало тихо. Наутро Ирина сказала про себя: «Быстро отделались». Наташенька плакала.
— Останемся здесь на несколько дней, — решил Вадим. — Успокоим сестру. Может быть, удастся взять
Похороны прошли быстро, бесшумно, как полет летучей мыши. Земля на могиле была красная, мокрая и такая, точно ее месили галошами.
В доме Матвея Николаевича стало еще проще, одна Наташенька рыдала; Вадим, слегка напрягая волю, уже занимался своими вычислениями и про себя очень гордился этим. А Ирина даже на похоронах вязала кофту.
Так прошло три дня.
А поздно ночью в комнату, где спала Наташенька, кто-то постучал; дверь приоткрылась, и вошел Матвей Николаевич, ее отец.
Когда Наташенька очнулась от обморока, он сидел на кровати и гладил ее белой рукой по голове.
— Я жив, дочка, — сказал он, глядя прямо на нее отсутствующими глазами. — Это был просто летаргический сон. Видишь, я только сильно похудел.
— Папочка, как же ты вышел из могилы, — еле выговорила она.
— Сразу же выкопали, дочка, выкопали. Произошла ошибка. Я был в больнице, — каким-то механическим голосом произнес Матвей Николаевич. — Ты не бойся. Вот я и похожу.
И он, приподнявшись, неуверенно, как будто глядя на невидимое, прошелся по комнате, но как-то нечеловечески прямо, никуда не сворачивая.
— Я Вадю разбужу, пап, — пискнула Наташа.
— Разбуди, доченька, разбуди, — спокойно ответил старик.
— Вадя, папа пришел, — улыбнувшись, проговорила Наташа, вбежав в комнату Вадима. Ирина крепко спала.
— Ты что, рехнулась, Наташ, — произнес Вадим, спокойно позевывая.
— Пойди посмотри. Видишь, я сейчас заплачу.
— Э, да тебя трясет. Придется лекарство дать.
Вадим, поискав спички, чтобы закурить, пошел через коридор в Наташину комнату. Сестренка за ним.
Матвей Николаевич стоял у окна и ничего не делал, не двигался с места, как статуя.
— Папа… ты!!. — заорал Вадим, и у него начались судороги. Он не верил даже в существование галлюцинаций, поэтому он видел то, что — по его мнению — невозможно увидеть, это был почти шок.
Стало выводить его из этого состояния неоднократно повторенное объяснение, которое ровным ледяным голосом давал отец.
— У меня был летаргический сон. Произошла ошибка. Меня сразу же откопали, — повторил он.
Слова «летаргический сон», употребляющиеся в науке, оказали почти магическое воздействие на Вадима, он приходил в себя; лишь щека подергивалась.
— Ну, мы так рады за тебя, папа, — проговорил он наконец, словно опоминаясь. — Пойдемте к столу… Наташа, надо бы выпить за папино выздоровление.
Наташа быстро вышла в сад, где погреб, за вином.
Вадим, смущенный, стоял у стола, отец был рядом, лунный свет падал на него.
— Это так неожиданно, — теребя сам не соображая что, бормотал Вадим. — Признаюсь, я ничего не смыслю в медицине… Тебя так глубоко закопали… Я математик… Кривизна поверхности…
— Подойди ко мне, сынок, — перебил его старик, правда, без интонации. — Мне было так страшно… Дай я тебя поцелую.