О дереве судят по плодам
Шрифт:
— Да кто вы такой, — говорили они Оракову, — и по какому такому праву вы учите, что нам делать и как нам жить? Мы люди свободные. Когда захотим, тогда и устроимся!..
— Слишком долго заставляете ждать, — спокойно возразил башлык. — А едите и пьете каждый день. Да еще вон как роскошно!.. Коньяк, водка, плов… Даю вам месяц сроку. Постарайтесь за это время найти себе работу. Между прочим, люди у нас везде нужны…
Считая, что сказано все самое главное, Ораков поднялся и, не притронувшись к еде, вышел из дома.
С тех пор тунеядцев на селе не стало. Не было слышно и об их сборищах. Только один из них по прозвищу «Доходяга», доведенный
После того, как из села исчезли тунеядцы, Оракову стало легче. Словно гора с плеч. Прекратились в его адрес угрозы и сплетни. «Теперь только и работать!» — думал Бегенч. И взялся за дело с удвоенной энергией. Еще больше укрепил дисциплину в колхозе. Много сил отдавал тому, чтобы еще выше поднять урожайность овощных, продуктивность животноводства и других отраслей хозяйства. Развернул освоение тысячи гектаров под виноградники в местечке Овадан-Депе. Правда, кое-кому из областных и районных руководителей почин башлыка из колхоза «Октябрь» показался чересчур смелым: «Ишь, как размахнулся… На тысячу гектаров! Если каждый колхоз будет осваивать по тысяче гектаров под виноград, то скоро хлопок поливать будет нечем».
Не вступая ни с кем в споры, Ораков решил, что надо хоть раз обратиться за помощью в директивный орган, чтобы защитить интересы колхоза, и попросился на прием к Аполлону Ивановичу Громову.
Аполлон Иванович радушно принял Бегенча, долго с ним беседовал и горячо одобрил инициативу относительно развития виноградарства.
— Отрасль очень нужная, — говорил Громов. — Именно с таким размахом и надо браться… А воду для нее найдем.
Несколько тысяч гектаров целины были отведены колхозу в Гяурской степи, на участке Гаплан. Здесь на голом ветровом просторе и на древних, полузасыпанных песком землях урочища Овадан-Депе Ораков развернул строительство двух современных поселков.
Не забывал и о центральной усадьбе, той самой, что находилась за полотном железной дороги, напротив полукруглых корпусов цементного завода. Теперь она застраивалась только кирпичными домами — прочными, уютными… У каждого дома — сад, виноградник, огород.
По улицам лег асфальт. Пылинки не найдешь, хотя под боком села — сыпучие пески необъятной пустыни. Каждой весной и осенью вдоль сельских улиц вставали все новые и новые ряды саженцев тутовника, карагача, маклюры, туи. Со временем деревья так разрослись, так плотно сомкнули свои кроны, что наглухо закрыли фасады домов на целые кварталы. И сельские улицы стали похожими на длинные лесные просеки или парковые аллеи.
Здесь же, на центральной усадьбе, были и другие новостройки: магазины, школа, клуб, музей. И разве можно было пройти или проехать мимо них, не поговорив с прорабом, с рабочими, не узнав, как идут дела, в чем нужда, что тормозит, мешает работе?
Нельзя пройти мимо дома, где свадебное веселье. За последнее время свадеб в селе стало особенно много. Бегенч от приглашения на свадьбу не отказывался. Ему нравились шумное застолье, песни и танцы молодежи, музыка. Здесь ему невольно вспоминалась и своя молодость, и своя свадьба, которая теперь так далеко уже отодвинулась в прошлое… Прежде чем уйти со
Никогда не пройдет председатель и мимо дома, где случилось несчастье. Священным долгом он считает зайти в этот дом и выразить родственникам покойного добрые и теплые, идущие из самой глубины сердца дружеские слова утешения.
По-прежнему бесконечными были разъезды. Все, что делалось на колхозной территории — большое или малое — Ораков любил увидеть сам, — так легче оказать помощь, исправить допущенную ошибку. Такими же бесконечными были и стихийно возникавшие совещания по вопросам, требующим безотлагательного решения, вызовы в райком, в обком, встречи с отдельными людьми.
Домой возвращался поздно. Чаше всего — за полночь. Усталости не знал. Видимо, все еще был крепок и вынослив. Дети в это время уже спали. Так что виделся с ними редко.
И так — на протяжении многих лет!
И каждый вечер его возвращения нетерпеливо ждала жена. До приезда мужа — ни минуты на отдых, все суетилась по дому. То обед готовила, то стирала, то гладила, то мыла полы. И расставалась с этими делами лишь поздно ночью, когда к дому подъезжала машина. Наргуль мчалась встречать мужа. А он, ступая по скрипучим ступенькам веранды, поднимался ей навстречу. Бегенч снимал с себя китель, подходил к умывальнику, и с удовольствием долго умывался. Потом вешал полотенце на гвоздик и бодро входил в столовую. Наргуль быстро накрывала на стол, садилась напротив мужа и вместе принимались за еду. Во время ужина Наргуль незаметно поглядывала на мужа и все старалась понять, как прошел у него день: не огорчил ли кто, не поскандалил ли с кем, все ли у него в порядке?
Убедившись, что муж в добром настроении, что радостный блеск его глаз не погашен печалью, тяжелой думой или раздражением, Наргуль спрашивала:
— Устал, наверно?
— Нет, не очень, — отвечал он коротко и замолкал. Но долго не молчали.
— Тогда расскажи, чем ты занимался, — просила Наргуль и приветливо улыбалась, чтобы поддержать у мужа хорошее настроение.
— Разве обо всем расскажешь! — уклончиво отвечал Ораков. — Думаю, до утра времени не хватит… Да и надо ли?..
— Ну, хотя бы о самом главном. Ну, пожалуйста… — настаивала Наргуль.
Ел Бегенч неторопливо, слегка склонившись над столом, и не спеша вел рассказ. Жене нравился его тихий, «домашний» голос и доверительный тон. Она внимательно слушала его, и все, о чем он говорил, возбуждало в Наргуль живой интерес и любопытство. Она многое знала о его заботах, о том, какие вопросы приходится ему решать повседневно и как они важны, эти вопросы, с какими людьми встречается, где бывает — и всегда поражалась, как он может управляться с такой массой всяческих дел? Если же у него случались неприятности, то не показывал виду, что расстроен или чем-то огорчен.
Но жена!.. Разве можно скрыть от нее хоть что-нибудь! Ей достаточно одного взгляда на мужа, чтобы понять, что у него на душе. И если он в самом деле бывал не в духе, то напрасно доказывал бы жене, что у него все в порядке, что он в хорошем настроении. Заметив по виду, что муж хмуроват, чем-то недоволен, она обычно говорила:
— Ты что-то не весел. У тебя неприятности?
— Да нет… ничего особенного.
— Ну, как же ничего? Ведь я же вижу…
— Да ничего ты не видишь. Давай-ка лучше ужинать, — миролюбиво и немного грустно предлагал Бегенч.