О друзьях-товарищах
Шрифт:
— На фронте побывал, что ли?
Пришлось кратко рассказать о себе. А еще через какое-то время у меня не было людей роднее этой паровозной бригады, которая бессменно вела свою машину от Орла. И уложили-то они меня на лучшее место на нарах, и даже пайком своим поделились, хотя он был очень скромен. А когда я потянулся за своими сухарями, так на меня окрысились, словно я нанес им личное оскорбление.
Почему я подробно описываю этот вроде бы простой житейский эпизод, хотя о многих боях, в которых участвовал под Ленинградом, упомянул скороговоркой? Дело в том, что в тех боях я был малой величиной. Действительно, что я тогда мог знать
А в Кузино, где у меня была пересадка, и вовсе повезло: я здесь встретил полковника Лукина, который слышал о нашем батальоне, так как до ранения тоже воевал под Ленинградом. Конечно, обрадовались встрече, и самое неожиданное и приятное для меня — полковник (за неимением армейской в госпитале ему выдали фуражку работника НКВД) взял на себя все заботы обо мне. Вплоть до того, что под маркой кого-то из своих сотрудников протащил за собой в купе мягкого вагона.
Как видите, опять встретил душевного человека!
А в Ульяновске почти у самого вокзала я натолкнулся на однокашника — Бориса Елисеева, который и проводил меня до флотского экипажа и даже один из своих кителей отдал, чтобы я «заимел моряцкий вид».
А в экипаже опять встреча, теперь с Борисом Ракитиным — механиком с подводной лодки «Малютка» и Степаном Корецким — командиром одного из балтийских тральщиков. Они, как и я, тоже были ранены, тоже только что вырвались из госпиталей, и тем для разговоров нам хватило на несколько дней. От Бориса и Степана я узнал и правду о переходе наших кораблей из Таллина. Суровую правду, полную героизма советских людей. И Ракитин, и Корецкий, как и я, жили только мечтой об отправке на фронт, но счастье первому улыбнулось мне.
В тыл врага
Все началось очень обыденно и не предвещало ничего особенного: вызвали в наркомат, где в присутствии какого-то человека в гражданском подробно расспросили о боях, в которых я участвовал под Ленинградом, о том, как со своими матросами проскальзывал через фронт, что там видел и делал. Порасспросили и отпустили в экипаж, а уже ночью разбудили, обмундировали, выдали новейший белый полушубок и предложили обосноваться в кабине полуторки. Как помнится, ни слова мне не было сказано. Я же ни о чем не спрашивал, так как знал, что мое от меня не уйдет. Лишь дорогой узнал, что моя полуторка и еще четыре других с каким-то грузом идут к Москве. Обрадовался: вот и мне выпала честь защищать столицу!
Страха перед фронтом не было. Только нетерпение — скорей бы! — владело мной. Тогда мне почему-то казалось, будто я настолько ученый, что в третий раз меня не уловят ни пуля, ни вражеский осколок.
Ехали мы какими-то окольными путями, оставляя Москву слева. Куда ехали конкретно и зачем — мне не говорили.
Во время этого рейса я увидел и наши танки, вымазанные белилами и отстаивающиеся на опушках лесов, и многочисленные стволы артиллерии, продвигающейся к фронту, и солдат, идущих походными колоннами. И вовсе обрадовался, когда в одной из деревень замелькали черные матросские шапки, когда облапили меня два моих
Не успели и парой слов перекинуться, как им было приказано сесть в кузов одной из машин, и наша маленькая колонна продолжила свой бег.
Когда уже стемнело, нас высадили в деревне, не назвав ее, а для ночлега определили в пустующую хату. В ней было холодно (даже иней серебрился по углам), но мы были довольны, что остались вместе и одни: ведь столько нужно было рассказать друг другу! И, расположившись по-хозяйски, мы проговорили до утра, до тех пор, пока за нами не пришли.
Теперь с нами беседовал какой-то армейский полковник. Он интересовался семейным положением каждого из нас и еще многим другим, что, по нашему мнению, не имело никакого отношения к войне. И вдруг спросил, глядя на меня:
— С парашютом вы когда-нибудь прыгали?
В середине тридцатых годов в Пермском городском саду имени Горького стояла парашютная вышка, с нее я прыгал один раз. Поэтому, не вдаваясь в подробности, ответил утвердительно.
Полковник, похоже, остался доволен и отпустил нас.
А ночью опять всех троих нас привели в знакомый дом, где уже был тот же полковник. Он и поставил перед нами задачу: проникнуть в квадрат номер такой-то, где в ночь на такое-то декабря взорвать железнодорожный мост, после чего возвратиться, прихватив с собой «языка», желательно — офицера из того же квадрата.
Задание было сформулировано четко, ясно. Лишь одно смущало меня: далековато тот мостик был от линии фронта, да и обстановки на самом фронте я не знал; разве можно в таких условиях переходить фронт?!
Полковник словно угадал мои мысли и сказал, что в нужный район нас доставят самолетом. И тут же спросил:
— Или вы боитесь с парашютом прыгать? Если так, то скажите…
Мне показалось, что в глазах его прятались лукавинки.
В последующие годы не встречал я того полковника, не слыхивал о нем, так как фамилию свою он произнес неразборчивой скороговоркой. Неизвестно мне и то, был ли он действительно армейским или другому какому ведомству принадлежал. Даже о деревне, в которой мы получили это задание, знаю только одно: она была северо-восточнее Яхромы.
Многого я не знал и не знаю о том полковнике, но в одном убежден: он был тонким психологом, он своим вопросом так умело задел наше самолюбие, что теперь мы были готовы прыгать даже и без парашютов.
Той же ночью мы погрузились в самолет, и он сразу, после короткого разбега, взмыл в воздух. На какой высоте и сколько времени летели — это знал летчик, а мы трое сидели и молчали, терпеливо ждали своего часа.
О чем я думал тогда? Кажется, только об одном: как бы не прозевать сигнал летчика и прыгнуть так, чтобы матросы не заметили страха, овладевшего мной.
От бывалых парашютистов, например, от Аркадия Даниловича Пучнина и других, с кем я позднее познакомился, мне довелось услышать, что ночные прыжки с парашютом требуют особой подготовки, что они сложны. Не могу судить об этом, ибо для меня и моих товарищей все произошло предельно просто: по сигналу одного из членов экипажа я бросился в распахнутый люк — и все тут. Может быть, и глаза зажмурил, когда прыгал. Но ведь прыгнул!
Подхватил меня парашют — сразу успокоился и в дальнейшем действовал обдуманно, как и наставлял полковник. Даже стропы на себя выбрал, чтобы опуститься поближе к лесу.