О'Флаэрти, кавалер ордена Виктории
Шрифт:
англичан, как когда-то - от змей. И удивлены же вы, наверно, сэр Пирс,
всем, что я сейчас рассказал! Сэр Пирс (не в силах оставаться на месте, отходит на несколько шагов).
Удивлен! Слишком мягко сказано, О'Флаэрти. Я потрясен до глубины души.
(Поворачивается к нему.) Ты... ты не шутишь? О'Флаэрти. Если бы вас вырастила моя мать, сэр, вы бы знали, что с ней шутки
плохи. Все это истинная правда, сэр, но я не стал бы говорить об этом,
да только
когда моя мать явится сегодня смотреть на сына-героя. Ведь она все
время думала, что я сражаюсь против англичан. Сэр Пирс. Как прикажешь понимать тебя, О'Флаэрти? Неужели ты решился на
чудовищную ложь и сказал матери, что сражаешься в немецкой армии? О'Флаэрти. Я всегда говорил ей правду, ничего кроме правды, как под
присягой. Я сказал ей, что иду драться за французов и русских. А что же
еще делать французам и русским, как не драться с англичанами? Кто этого
не понимает! Вот как было дело, сэр. И бедняжка поцеловала меня, а
после весь день расхаживала по дому и пела дребезжащим голосом, что
французы вышли в море оранжистам всем на горе, как предсказывала Шон
Ван Вохт. Сэр Пирс (снова садится, подавленный обуревающими его чувствами). Да... кто
бы мог подумать! Невероятно! Как ты полагаешь, что с ней будет, когда
она узнает правду? О'Флаэрти. Она не должна узнать правду, сэр. И не потому, что не посмотрит
на мою хваленую силу и храбрость и отколотит меня до полусмерти. Просто
я люблю ее и не могу разбить ей сердце. Вам, поди, трудно поверить.
сэр, что взрослый мужчина любит так свою мать, которая драла его с тех
пор, как он себя помнит, и до тех пор, пока не стала слишком старой,
чтобы гоняться за ним. Но я люблю ее, сэр, и не стыжусь в этом
признаться. И опять же, разве я получил бы этот крест, если бы не моя
мать? Сэр Пирс. Твоя мать! При чем здесь она? О'Флаэрти. Да ведь это она меня так воспитала, сэр, что я больше боюсь
убежать, чем драться. От природы я боязливый: когда меня обижали
мальчишки, я всегда норовил зареветь и удрать. Но мать, не жалея сил,
лупила меня, чтобы я не позорил род О'Флаэрти, и под конец я готов был
драться хоть с самим чертом, только бы она не подумала, что я струсил.
Так я и понял, сэр, что воевать куда легче, чем оно кажется, что другие
боятся меня не меньше, чем я их, и что стоит мне подольше продержаться,
как они падают духом и пускаются наутек. Вот я и сделался храбрецом.
Ей-богу, сэр Пирс, если бы немецкую армию воспитывала моя мать, кайзер
обедал бы
чистил бы в чулане его ботфорты. Сэр Пирс. Но мне все это не по душе, О'Флаэрти. Нельзя же, чтобы ты и дальше
обманывал мать. Нельзя! О'Флаэрти. Это почему же нельзя, сэр? Плохо вы знаете, на что способен
любящий сын! Вы, верно, не раз замечали, сэр, как я горазд врать? Сэр Пирс. Ну, во время вербовки кому не случалось увлекаться. Я и сам порой
склонен несколько преувеличивать. В конце концов, все делается во имя
короля и родины. Но позволю себе заметить, О'Флаэрти, история о том,
как ты один бился с кайзером и двенадцатью великанами из прусской
гвардии, звучала бы куда убедительнее в более скромной редакции.
Разумеется, я не прошу тебя совсем отказаться от твоей версии; вне
всякого сомнения, она пользуется огромным успехом. И все же истина есть
истина. Не кажется ли тебе, что можно навербовать не меньше солдат,
сведя число гвардейцев, скажем, до полудюжины? О'Флаэрти. Вам не так привычно врать, как мне, сэр. Я еще в родительском
доме наловчился. Когда я был молодой и глупый, спасал свою шкуру, а
когда вырос и поумнел - старался щадить мать. Вот так и повелось, что
я, можно сказать, с самого моего рождения и двух раз в году не говорил
ей правды. Не хотите же вы, сэр, чтобы я вдруг переменился к ней и стал
говорить все как есть, когда она только и мечтает пожить в мире и покое
на старости лет. Сэр Пирс (желая успокоить свою совесть). Разумеется, все это не мое дело,
О'Флаэрти. Но не лучше ли тебе побеседовать об этом с отцом Квинланом? О'Флаэрти. Побеседовать с отцом Квинланом? А вы знаете, что отец Квинлан
сказал мне нынче утром? Сэр Пирс. Так, значит, ты уже видел его? Что же он тебе сказал? О'Флаэрти. А вот что. Тебе известно, говорит, что долг доброго христианина и
верного сына святой церкви любить своих врагов? Мне известно, говорю,
что мой солдатский долг убивать их. Это верно, Динни, говорит он,
совершенно верно. Но ведь можно убить их, а потом сделать им добро и
проявить к ним свою любовь. И твой долг, говорит, заказать мессу за
упокой души сотен немцев, которых, по твоим словам, ты убил, ибо среди
них было немало баварцев, а они добрые католики. Это мне еще платить за
мессу по бошам?! Ну нет, говорю, пусть английский король за нее платит.
Это его война, а не моя. Сэр Пирс (горячо). Это война всех честных людей и настоящих патриотов,