О Генри Каттнере

Кагарлицкий Юлий Иосифович

Генри Каттнер - отнюдь не научный фантаст в точном и, как мы сейчас понимаем, очень ограниченном значении слова. В этом он напоминает Рея Бредбери, и, пожалуй, совсем не случайно. Каттнер был одним из тех, кто помог Бредбери войти в фантастику. Помог самым прямым образом: он основательно выправил, почти переписал несколько его первых рассказов. Помог и так, как всякий старший по возрасту хороший писатель помогает младшему, если даже они незнакомы. Принято считать, что такие рассказы Бредбери, как "Вельд", зародились под непосредственным влиянием Каттнера. "Жестокие" рассказы времен раннего "Вирд тейлз" получили теперь - сначала у Каттнера, потом у Бредбери - философский смысл. Предромантическая и романтическая традиция предстала не во внешних своих приметах, а в своей философской устремленности. Каттнер стремился отныне не запугать читателя, а вместе

с ним разобраться в жизни. Может быть, поэтому он все время делал маленькие философские открытия. В одном из его рассказов, например, ученые создают робота, который должен сам принимать решения. Но робот ведет себя очень странно: он врывается в библиотеку, за полчаса прочитывает все книги - и на него находит ненасытная жажда знания. Откуда это у робота? Да просто он не может принять ни одного решения, пока не получит полной информации. А поскольку получить полную информацию можно, только познав Вселенную - все ведь на свете взаимозависимо, - он и будет "учиться", пока не развалится. Никаких решений он все равно не примет. При всех его грандиозных способностях ему явно мешает, что он не человек... Уже после этого, и не в США, а в СССР, появилась очень интересная теория П. Симонова, согласно которой механизм эмоций, присущий человеку, является компенсаторным - он дает возможность принимать решения на основании недостаточной информации.

Или вот другой рассказ - об андроиде, искренне считающем себя человеком. Что ж, у этого робота есть свои резоны: он уже достиг человеческой меры сложности, и поэтому он скорее человек, чем робот. Здесь Каттнер тоже предвосхитил многие рассуждения ученых об эмоции как результате особо сложной организации материи, притом, теоретически рассуждая, неважно какой - органической или неорганической. Ведь общие Законы управления, по Винеру, едины.

Да, Каттнер был человеком философского склада. Он потому и сумел соединить в своем творчестве многие тенденции американской фантастики, что в каждой улавливал философский смысл.

Однако разве не появляются - ив немалом числе - произведения, напоминающие популярное изложение самых нехитрых философских понятий? Только и разницы с так называемой "технической фантастикой", что там популяризируются технические процессы, здесь - философские отвлеченности.

Каттнер не был популяризатором ни того, ни другого рода.

Он был писателем. Он говорил о жизни в разных ее формах и проявлениях, порой невообразимых, немыслимых, недоступных для повседневного опыта, но всегда о жизни в ее многообразии и цельности. Поэтому он и был фантастом самого современного типа. Это мы можем с уверенностью сказать сейчас, десять лет спустя после его смерти.

И сколь многообразной казалась ему жизнь, столь же многообразны были его художественные средства. Он бывал невеселым. Многие его рассказы грустны, многие трагичны. И он же удивительно умел смеяться. Вернее, высмеивать.

Сатира тоже бывает разная. Порою - очень мрачная. Каттнер обращался к сатире, когда хотел посмеяться. Это очень веселый сатирик. А причины для смеха он находит в самых разных сторонах американской действительности.

Об "индустрии развлечений" написано много, в том числе и фантастами,- и не обязательно в юмористическом тоне. Она представляет немалую опасность для людских душ, ибо предназначена для выработки безликих существ, притязающих почему-то на человеческое звание. Каттнер тоже пишет о ней. Он не негодует - он смеется. Но тем, над кем он смеется, от этого не легче. Режиссер-питекантроп в "Механическом эго" и семейка бандитов предпринимателей в "Роботе-зазнайке" не могли бы похвастаться, что их погладили по головке. И как бы хотелось Каттнеру, чтобы и в жизни людей охватывал ужас при соприкосновений с произведениями "массового искусства" и они, совсем как в этом его рассказе, сломя голову кидались вон из залов, где их собираются попотчевать бульварщиной!

К юмористике - правда, особого рода - принадлежит и знаменитый цикл рассказов Каттнера о семье мутантов Хогбенов. На сей раз это юмористическая готика. Рассказы о Хогбенах напоминают кельтские сказки с их нелепым гротеском и своеобразным взглядом на мир.

"Мы - Хогбены, других таких нет", - начинается один из рассказов. Поистине других таких нет! Не у всякого, скажем, есть дядя, который больше всего любит летать по воздуху, так, без каких бы то ни было специальных аппаратов. Способность, когда только захочется, становиться невидимым тоже нельзя сказать, что очень распространена.

Кроме того, у Хогбенов масса других отличительных черт и способностей. Собственно говоря, они наделены всем, чем от века фантасты и сказочники одаряли своих героев. Работники они тоже неплохие; немного с ленцой, конечно, но зато какие у них прекрасные навыки! Не задумываясь, вроде бы по наитию, строят они атомный котел, лазер или что-то ему подобное и много других чудесных машин, установок, приборов. Все эти изобретения не новы. Они давно запатентованы - частью в жизни, частью в фантастике. Но с какой великолепной непринужденностью относятся к ним Хогбены! Для них это даже не обиход, а так, забава. Никакой торжественности, никакой напыщенности, никакой велеречивости в разговорах обо всем этом. А когда один такой болтун заводится, его, как злого духа в восточных сказках, загоняют в бутылку. Он, конечно, занятен, но больно уж приставуч и докучен. Пусть посидит, ущерба от этого никому не будет.

Кто же они такие, эти Хогбены? Уж не "сверхчеловеки" ли? Что ж, пожалуй. Только Каттнер придает этому слову совсем особый оттенок. Настолько особый, что Хогбены кажутся пародией на распространенное представление о "сверхчеловеке".

В фантастике часто обсуждается вопрос: исчерпал ли человек свои возможности или ему еще предстоит развиваться? Не будут ли люди грядущего долговечнее, не приобретет ли их мозг новых возможностей, не появятся ли у них какие-то неведомые нам способности? Все эти рассуждения имеют в некоторых случаях реальную научную основу. Известно, что человечество еще очень молодо; по мнению многих ученых, ему предстоит развиваться не только в социальном, но и в биологическом смысле.

Однако эти соображения не раз служили аргументами для различных антидемократических построений. Роберт Хайнлайн, например, в романе "Пропасть" показывает своеобразную организацию "сверхчеловеков", которая намеревается захватить власть над миром, а со временем, генетически обособившись, сделаться неким новым биологическим видом человека, правящим другими, низшими видами. Эти "сверхчеловеки" так же отличаются от обычного человека, "как солнце отличается от свечи", и поэтому отношения между ними могут быть только одного рода - отношения между неограниченной властью и покорными подданными. Их разделяет и должна разделять пропасть.

А Хогбены - простые ребята. Им хочется только, чтоб никто их не трогал. Главное для них - быть как все. И если они все-таки не "как все", то лишь в самом хорошем смысле.

Хогбены живут по нескольку тысячелетий. И то, что другим кажется вечным, им - преходящим. То, что другим представляется значительным, им - удивительно мелким. Казалось бы, всех запугал местный босс Гэнди, а вот Сонк, совсем мальчишка для Хогбенов, с ним справился! Он выбрал для этого простейший способ - заставил Гэнди рассказать о себе правду.

Сознание у Хогбенов наивное. Они по-народному непосредственны. И Каттнер любит их за то, что они сохранили эту непосредственность, другими утраченную. Именно эта непосредственность многое помогает разглядеть из того, что другие не замечают. Хогбены живут тысячелетия, а им ничто не примелькалось, им все интересно.

Хотя иногда - порядком противно. Именно в этих рассказах мы на каждом шагу встречаем возмущение конформизмом, корыстью, хамством и тем, что на Западе принято называть "эмоциональным фашизмом". Чего стоит хотя бы это гнусное порождение озверелого собственничества, мистер Енси из рассказа "До скорого!". Когда-то кто-то (он не заметил кто) наступил ему в Нью-Йорке на ногу, и он теперь хочет уничтожить весь свет, чтоб среди прочих пострадал и неизвестный обидчик. А скучно мистеру Енси на обезлюдевшем свете не будет: он и сейчас живет без людей. Вот только разве некому пакости делать.

Вообще-то на свете удивительно интересно - мир такой разнообразный, и они, Хогбены, сами такие разные. Жаль только, что со временем этого разнообразия поубавилось и вокруг появилось столько людей друг на друга похожих, стертых - унифицированных, как сказал бы "прохвессор" (из рассказа "Профессор накрылся"). Сам Сонк Хогбен так не сказал бы. Он этих ученых слов не понимает.

Любопытно, что изобретатель Гэллегер, герой еще одного обширного цикла рассказов Каттнера, тоже не слишком все эти ученые слова понимает. Замечательные изобретения появляются у него по наитию. Тут действует скорее подсознание, чем разум. То, что он делает, относится к естественным способностям человека. Поэтому Гэллегеру и в голову не приходит перед кем-то гордиться, как-то себя выпячивать.