О геополитике: работы разных лет

Хаусхофер Карл

Пассарге Зигфрид (1867-1958) — немецкий географ. Занимался разработкой теоретических основ региональной физической географии и ландшафтной типологией, построенной исключительно на физико-географической основе. Автор фундаментального труда, посвященного основам ландшафтной географии (Passarge S. Die Grundlagen der Landschaften. Bd 1-3. Hamburg, 1919-1920). [с.25]

Орография — раздел геоморфологии, изучающий расположение и размеры горных хребтов, возвышенностей и других форм рельефа. [с.25]

Поля крупнозернистого льда в верховьях ледников. [с.25]

Алтай — горная система в Центральной Азии, простирающаяся на восток от Казахстана в Западную Монголию и Северный Китай. [с.25]

Бамо (Бхамо) — город в Северо-Восточной Бирме, в верховье судоходного участка реки Иравади. [с.25]

Харбин — город в Северо-Восточном Китае, главный город провинции Хэйлунцзян на реке Сунгари. [с.25]

Гумбольдт Александр (1769-1859) — немецкий естествоиспытатель-энциклопедист, географ и путешественник. Исследовал Центральную и Южную Америку, был на Урале и Алтае. Один из основоположников современной географии растений, геофизики, гидрографии. [с.25]

Речь идет о дальности стрельбы немецкого чудо-оружия, терроризировавшего в годы первой мировой войны жителей Парижа. Как известно, дальность стрельбы артиллерии на протяжении целых пяти столетий не превышала 4-5 км, затем за несколько десятилетий перед войной 1914-1918 гг. достигла 30 км, а на заключительном ее этапе, в 1918 г., неожиданно увеличилась до 128 км. Этот скачок был следствием создания на заводах Круппа в Эссене дальнобойной пушки, получившей название “Колоссаль”. Орудие имело 110 футов (32,5 м) в длину и 40 дюймов (1,016 м) в диаметре. Первый выстрел по Парижу был сделан 23 марта 1918 г., последний — 9 августа 1918 г. Всего немцы выпустили по Парижу 303 снаряда, из них 183 разорвались в центре столицы и на окраинах.

ГЛАВА II

О БИОГЕОГРАФИЧЕСКОЙ СУЩНОСТИ ГРАНИЦЫ.

ПОГРАНИЧНЫЙ ЭМПИРИЗМ

Образы, навеянные личными воспоминаниями о границах и сопутствующими внутренними переживаниями, объективно возникли перед нами при первом же рассмотрении. Из этого следует вывод, что неизбежный ход развития, который ведет от картины границы и связанных с ней впечатлений к инстинкту границы, а через него к осознанию рубежей целых жизненных пространств и жизненных форм, мог бы быть особенно поучительным для нашего склонного к мягкотелости народа в большой переходной области Внутренней Европы, не имеющей многих заимствованных у природы убедительных границ.

Черты этого хода развития, неотделимые от поверхности Земли и ею определяемые, запечатленные рельефом и строением местности, климатом, водным и растительным покровом, должны по необходимости быть объектом географического наблюдения, и именно этим путем нам следовало идти. Однако в момент, когда мы предложили основанную на опыте практику и в гармоничном соответствии с ней границевоспитующую теорию, доступную картографическому пониманию, единство жизни встало на нашем пути грандиозным препятствием! Правда, мы осознавали, что столкнемся с многочисленными проявлениями неорганических и органических границ жизненных явлений на поверхности Земли, а со многими над ней и под ней. Но когда мы, правильно установив эти факты, хотели обозначить их на картах, то зиял неустранимый провал. Так, мы нашли фирновую границу, но фирновый снег встречался и намного ниже ее, а вершины скал полны органической

жизни над ней. Мы смогли установить снеговую линию, но убедились, с одной стороны, в том, что в отдельных ландшафтах Земли она непостижимо тянулась вверх, а с другой — в том, что на Неаполь и Нагасаки обрушивалась снежная метель. Мы нашли границы лесов, идущие как по равнине, так и по возвышенности, но между ними и горными пастбищами, степями — некое промежуточное явление, которое нельзя поставить в ряд, — зона борьбы!

Повсюду, где хотелось тщательно провести границу, мы обнаруживали не линии, а только зоны, пояс самостоятельной жизни, заполненный борьбой! Не раз приходилось отмечать: здесь обратный процесс, здесь на полном ходу проникновение и со временем зону заполнит победитель. А вот уже на противоположных опушках показались и следы переселения — лишайников и мхов, буков и сосен, белой или цветной рас. Знакомимся [с.26] ли мы ныне с уединенными тихоокеанскими “птичьими островами” — вроде Лейте, вызывающего в нашей памяти описание ужасающих бедствий при разделе пространства запоздавшим потомством птичьего “пролетариата”, — или с окраиной какого-нибудь большого города, повсюду нам встречались подтверждения значимости взглядов Ратцеля на пространство и границы, побуждающие нас настойчиво изучать эмпирику границы (сколь бы потрясающей она ни была для любящих мир), границу как арену борьбы, а не как разделительную правовую норму, какой мы покажем ее в главе III.

В качестве арены борьбы изображает ее — в противоположность понятию границы, скажем, у Аристотеля — грандиозное биогеографическое пограничное мировоззрение, оставленное нам в наследство классической древностью: концепция Лукреция о границах пространства (I в. до н.э.). Эту точку зрения мы извлекли из незаслуженного забвения ради изумительного величия и красоты, воплощенных в образе метателя копья.

[И безразлично, в какой ты находишься части вселенной:

Где бы ты ни был, везде, с того места, что ты занимаешь,

Всё бесконечной она остается во всех направленьях.

Кроме того, коль признать, что пространство вселенной конечно,

То если б кто-нибудь вдруг, разбежавшись в стремительном беге,

Крайних пределов достиг и оттуда, напрягши все силы,

Бросил с размаху копье, то, — как ты считаешь? — оно бы

Вдаль полетело, стремясь неуклонно к намеченной цели,

Или же что-нибудь там на пути бы ему помешало?

То иль другое признать придется тебе неизбежно,

Но ни одно не дает тебе выхода, и согласиться

Должен ты, что без конца распростерто пространство вселенной.

Ибо мешает ли тут что-нибудь и препятствием служит,

Не допуская копье до намеченной цели домчаться,

Или летит оно вон, — оно пущено все же не с края

Так я и дальше пойду и повсюду, где б ты ни наметил

Крайних пределов, спрошу: “Что ж с копьем, наконец, этим будет?

Выйдет лишь то, что нигде никакого конца не поставить,

И для полета всегда беспредельно продлится возможность.

Кроме того, если всё необъятной вселенной пространство

Замкнуто было б кругом и, имея предельные грани,

Было б конечным, давно уж материя вся под давленьем

Плотных начал основных отовсюду осела бы в кучу,

И не могло бы ничто под покровом небес созидаться:

Не было б самых небес, да и солнца лучи не светили б,

Так как материя вся, оседая всё ниже и ниже

От бесконечных времен, лежала бы сбившейся в кучу.

В самом же деле, телам начал основных совершенно