О годах забывая
Шрифт:
— А ты-то тоже не прозевай, а то вдруг не сумеешь палку сунуть в ноги. Ты между ног ему, чтобы он с копыт долой. Понял, промеж ног!
— Учи ученого!
— А где этот пьяный? Что-то не слышно его извинений…
— Дрыхнет небось в подворотне!
Пьяному же казалось, что белая горячка, обещанная ему врачами, началась. Иначе… как могло быть, чтобы ночью заговорила стройка и забор? И человеческими голосами? Вдруг стало страшно, захотелось уйти от этих голосов. Попробовал подняться. На четвереньках пополз назад, к началу Пушкинской улицы, откуда ждали Михаила Кулашвили. Он уже обрадовался, что
— Караул! — разглядев решетку, закричал он. — В вытрезвитель согласен, а почему за решетку посадили? За что? Я же свою получку пропиваю! За что?
Этот-то возмущенный крик и услышал Михаил. Он сошел с тротуара и направился к пьяному. А пьяный, собрав силы, пополз на середину улицы, подальше от голосов и решетки.
На середине мостовой Михаил наклонился над ним:
— Вставайте! Машина или автобус… Поднимайтесь!
— Я не хочу. Мне так хорошо! А там дом разговаривает, во-он то-от. — Он ткнул ногой в сторону стройки, едва не потеряв равновесие. — Дом разговаривает: как Мишка пойдет, так его — того! И забор разговаривает во-он, во-он то-о-от! — Он локтем показал в сторону забора. — Прямо колом по черепу хрясь!
— А где вы живете?
— На планете!
— На какой улице?
— На улице тоски и забвения! Забыть бы, как Мишку… того хотят…
Михаил поднял его и повел по мостовой, надеясь остановить машину и довезти хотя бы до отделения милиции, чтобы человек не попал под колеса. Он вел пьяного, который болтал без умолку, И тут Михаил вспомнил утреннюю встречу с участковым и его предупреждение, совет — не возвращаться по Пушкинской с вокзала. Он прислушался к бреду пьяного, а тот, наваливаясь на Михаила, обнимал его и клялся в вечной дружбе до гроба.
— Милостивый государь! — вопрошал пьяный. — А вам не страшно!
— А оружие зачем? — очень громко ответил Михаил, хотя возвращался невооруженный.
И на стройке, и за забором слова Михаила об оружии произвели внушительное впечатление.
Во всяком случае, никто там и не пошевелился, пока Михаил вел по мостовой пьяного.
— А может, туфта? Мне говорили, нет у него пушки!
— Ясное дело, туфта! Давай, а?
— Так не докину, промахнусь!
— А мы с кирпичами выскочим! И вмажем!
— А вдруг обернется!
— Не успеет!
— Тихо, кто-то идет еще, вон у фонаря. Участковый. Тихо!
И Михаил также увидел участкового Чижикова. Тот остановился в свете фонаря под столбом, наклонился, поправляя сапог. Кобура с пистолетом издали напоминала утюжок. Видимо, участковый что-то заметил на земле, пошарил, повернулся спиной. И теперь кобура видна стала с другой стороны — со стороны забора.
За забором шептали друг другу на ухо:
— Хорошо, что не сунулись. Скажи спасибо, с тебя причитается, если бы я не удержал тебя, кумекаешь, чем пахло бы?
— Успел бы я.
— Не лезь поперед батьки в пекло. Закрой поддувало! Им с кирпичами ближе было и сподручней, а они не решились.
О том же самом шептались и на стройке дома, прижимаясь к каменной кладке:
— Я ж говорил, что надо! Мишка-то небось без пушки!
— Да пока ты выскочил бы, тут Чиж бы тебя и склевал.
— Склевал бы? Он не торопится. Вон, видишь, у фонаря. Видишь,
— Небось, авось! Он тебя еще прижмет, попомни мое слово.
— Я ж говорю: он идет не шатко не валко. Мы бы тут мигом спроворили.
— Салага ты… и есть салага! Он же бывший пограничник. Знаешь, как Чиж стреляет? Не знаешь! Ну и не дай бог ни тебе, ни мне узнать…
— Пусть и салага я, а знаю: прозевали. Мишка завтра накроет товар, накроются и наши тугрики. И не одна косая.
— Что ж ты, сука, поешь! То тебя Миша из реки спас и, может, не стоит его пришивать, то жалуешься, что прошлепали его. Да положи, парень, кирпич, теперь-то уж поздно.
— Все равно он от нас не уйдет! Я вспомнил, что он меня из реки вытащил, и заколебался, а сейчас как подумал, что погорят наши денежки, так аж сердце заболело. В следующий раз не упущу!
А Чижиков уже был в двух шагах от пьяного. Кулашвили не понимал, зачем в такую пору появился на Пушкинской Алексей.
— Где он живет, Миша?
Михаил пожал плечами.
— Ну вот что, Михаил, я беру его на себя, а тебя жена ждет. Смена твоя давно кончилась!
А пьяный лепетал:
— Нет, Липа, Липочка, Олимпиада Федоровна, не кончился матерьяльчик. Сорок отрезов вам хватит надолго! Чек прошу! Заходите! Пожалуйста! Как государственный служащий… гарантирую абсолютное молчание! Благодарю! Эта ручка мне пригодится. В следующий раз выпишу вам товарный чек, нет, не, могу, только карандашом, но сколько нужно! — Пьяный достал из внутреннего кармана великолепную паркеровскую ручку, поцеловал ее и сунул на прежнее место.
— Миша, я провожу его в отделение, пусть проспится, а тебя прошу помнить, о чем я предупреждал.
VIII
На другой день Михаил Кулашвили с Контаутасом осматривали поезд, отправлявшийся за границу. В четвертом вагоне, как всегда, с видом хозяйки стояла загорелая проводница Липа.
— С возвращением из Крыма! — приветствовал ее Михаил.
— Спасибо. А вы, может, знаете, в каком месте отдыхала?
— Важно, что хорошо отдохнула!
— Кормежка не понравилась, да и на пляже негде лечь!
— Всегда недовольна! — заметил Михаил, идя по вагону и осматривая стены, полки, диваны.
Она шла рядом, насмешливая, вызывающая, благоухала неведомыми духами, иронически поглядывала на Контаутаса, на Михаила, на пассажиров. Бесцеремонно отодвигала двери. Она была не хозяйка, а владычица!
Дочь ученого, она на шее отца дожила до двадцати восьми лет, через пень-колоду кончила библиотечный институт, но потом спуталась с Беловым, и он перетащил ее в пограничный город. Здесь ей показалось очень простым делом зарабатывать деньги, да и влекла заграница. Она стала проводницей. Липа смотрела на всех свысока, особенно на пассажиров без высшего образования: ведь она-то с высшим. И у нее отец — ученый. Правда, в бытность свою в семье, она помыкала и отцом. Единственная дочь, набалованная родителями, она себя считала центром вселенной, все должно было вращаться вокруг нее. Еще девчонкой она привыкла щеголять в таких туфлях, какие себе не всегда решалась позволить даже ее мать. О платьях и говорить нечего. Лучший портной шил ей дорогие наряды.