О Китае
Шрифт:
Корея, включенная в состав Японии в 1910 году и быстро ставшая трамплином для японских вторжений в Китай, в 1945 году после поражения Японии была оккупирована на севере советскими войсками, на юге – американскими. Разделявшая их линия, 38-я параллель, оказалась спорной. Она просто отражала пределы, которых армии двух государств достигли в конце войны [184] .
Когда оккупационные войска в 1949 году вывели, а бывшие оккупационные зоны стали полностью независимыми государствами, ни одно из них не чувствовало себя спокойно в новых границах. Их правители, Ким Ир Сен на Севере и Ли Сын Ман на Юге, всю жизнь провели в борьбе за дело своего народа. Они не видели причин оставить его в данной ситуации, поэтому оба претендовали на руководство всей страной. Военные столкновения вдоль разделительной полосы происходили весьма часто.
184
Советские
Начав сразу же после вывода американских войск из Южной Кореи в июне 1949 года, Ким Ир Сен на протяжении 1949 и 1950 годов пытался убедить и Сталина, и Мао согласиться на полномасштабное вторжение в Южную Корею. Вначале оба отвергли его предложение. Во время визита Мао Цзэдуна в Москву Сталин спросил мнение Мао относительно такого вторжения, и Мао, хотя и положительно отнесшийся к его конечной цели, посчитал риск американского вмешательства слишком высоким [185] . Он полагал, что любой план захвата Южной Кореи должен быть отклонен до завершения гражданской войны в Китае путем завоевания Тайваня.
185
Chen Лап, China's Road to the Korean War: The Making of the Sino-American Confrontation (New York: Columbia University Press, 1994), 87–88 (цитируется интервью автора с Ши Чжэ).
Но именно эта китайская цель и послужила мотивацией для плана Ким Ир Сена. Несмотря на двусмысленность американских заявлений, Ким Ир Сен был убежден в том, что Соединенные Штаты вряд ли смирятся с двумя победами коммунистов. Поэтому он торопился добиться своих целей в Южной Корее, до того как Вашингтону придет в голову мысль о возможности китайского успеха в захвате Тайваня.
Несколько месяцев спустя, в апреле 1950 года, Сталин пересмотрел свою прежнюю позицию. Во время визита Ким Ир Сена в Москву Сталин дал зеленый свет просьбе Кима. Сталин подчеркнул свою убежденность в том, что Соединенные Штаты не станут вмешиваться. В советском дипломатическом документе это описывается следующим образом:
«Товарищ Сталин подтвердил Ким Ир Сену, что международная обстановка достаточно изменилась, чтобы позволить более активные действия по объединению Кореи… Теперь, когда Китай подписал союзнический договор с СССР, американцы не будут столь решительны в противостоянии с коммунистами в Азии. В соответствии с поступающей из США информацией это действительно так. Преобладает настрой не вмешиваться. Этот настрой подкреплен фактом того, что СССР сейчас обладает атомной бомбой и что наши позиции в Пхеньяне упрочились» [186] .
186
Kathryn Weathersby, «Should We Fear This?»: Stalin and the Danger of War with America», Cold War International History Project Working Paper Series, working paper no. 39 (Washington, D.C.: Woodrow Wilson International Center for Scholars, July 2002), 9-11.
Записи прямого китайско-советского диалога на эту тему отсутствуют. Ким Ир Сен и его посланники стали инструментом, при помощи которого два коммунистических гиганта общались друг с другом по Корее. И Сталин, и Мао вели игру за установление доминирующего влияния в Корее или как минимум старались не допустить, чтобы другая сторона получила такую возможность. В ходе этого процесса Мао согласился передать до 50 тысяч войск из числа этнических корейцев, служивших в подразделениях Народно-освободительной армии Китая, Северной Корее вместе с их вооружениями. Руководствовался ли он тем, чтобы поощрить план Ким Ир Сена или подтвердить свою идеологическую поддержку, ограничив тем самым общие китайские обязательства? Какими бы ни были конечные намерения Мао, практическим результатом стало значительное усиление военных позиций Пхеньяна.
В ходе дебатов в стране по поводу Корейской войны речь Дина Ачесона по вопросам азиатской политики в январе 1950 года подверглась большой критике за то, что в ней Корея оказалась за пределами американского «оборонительного периметра» в Тихоокеанском регионе, тем самым как бы давался «зеленый свет» северокорейскому вторжению. Речь Ачесона в части оценок американских обязательств в районе Тихого океана не явила ничего нового. Генерал Дуглас Макартур, командующий американскими войсками на Дальнем Востоке, в своем интервью в Токио в марте 1949 года таким же образом поместил Корею за пределы американского оборонительного периметра:
«Сейчас Тихий океан стал англо-саксонским озером, и наша линия обороны лежит по цепи островов вдоль берегов Азии.
Она начинается с Филиппин и продолжается через архипелаг Рюкю, включающий свой главный бастион – Окинаву. Затем она отклоняется назад через Японию и цепь Алеутских островов до Аляски» [187] .
С
187
«M'Arthur Pledges Defense of Japan», New Times (March 2,1949), from New York Times Historical Archives.
188
Acheson, «Crisis in Asia – An Examination of U. S. Policy», 116.
На конкретный вопрос о Корее Ачесон представил двойственный расчет, отражающий тогдашнее состояние американской неопределенности. Ачесон рассуждал так: теперь, когда Южная Корея стала «независимым и суверенным государством, признанным почти всем остальным миром», «наша ответственность носит более прямой характер, а наши возможности все более отчетливо видны» (хотя, в чем заключались эти ответственность и возможности, Ачесон не уточнял – особенно вопрос об обороне на случай вторжения). Он лишь предположил, что если бы случилось вооруженное нападение в районе Тихого океана не непосредственно к югу или к востоку от американского оборонительного периметра, то «с самого начала следовало бы полагаться на самих людей, которые подверглись нападению и которые должны дать ему отпор, а затем на обязательства всего цивилизованного мира в соответствии с Уставом Объединенных Наций» [189] . В этом контексте сдерживание требует ясности относительно намерений страны – в речи Ачесона об этом ни слова.
189
Там же.
Никаких особых ссылок в этом плане на речь Ачесона ни в китайских, ни в советских документах не появилось. Недавно ставшие доступными дипломатические документы предполагают, однако, что Сталин частично основывал свою смену позиции доступом к содержанию документа СНБ-48/2, который его шпионская сеть, возможно, получила через британского перебежчика Дональда Маклина [190] . В этом докладе Корея также была представлена в отрыве от оборонительного периметра США. Так как документ являлся совершенно секретным, к нему советские аналитики, по-видимому, отнеслись с особым доверием [191] .
190
В СССР назвался по имени Дональд Дональдович Маклейн. – Примеч. пер.
191
Weathersby, «Should We Fear This?», 11.
Еще одним поводом для отхода Сталина от своей прежней позиции могло, возможно, стать разочарование позицией Мао Цзэдуна в связи с переговорами по описанному выше китайско-советскому Договору о дружбе. Мао более чем ясно дал понять: особые права русских в Китае не сохранятся надолго. Контроль русских над незамерзающим портом Далянь ограничивался сроками. Возможно, Сталин полагал, что объединенная Корея окажется более сговорчивой в удовлетворении потребностей советского флота.
Всегда хитрый и многосложный Сталин настоятельно просил Ким Ир Сена переговорить на эту тему с Мао, подчеркнув, что у него «хорошее понимание восточных проблем» [192] . На деле же Сталин перекладывал на плечи китайцев как можно больше ответственности. Он просил Кима не «рассчитывать на большую помощь и поддержку от Советского Союза», объясняя это тем, что Москва была озабочена и занята «обстановкой на Западе» [193] . Он также предупредил Кима: «Если тебя ударят по зубам, я не пошевелю и пальцем. Тебе следует просить о помощи Мао» [194] . Таков был настоящий Сталин: надменный, дальновидный, умеющий плести интриги, осторожный и грубый, добивающийся выгод для Советского Союза, а все риски пытающийся свалить на Китай.
192
Goncharov, Lewis, and Xue, Uncertain Partners, 144.
193
Там же.
194
Там же. С. 145.