О любви (Сборник рассказов)
Шрифт:
Появилась служанка. По виду — мексиканка. У нее смуглое грубое лицо. И хорошее настроение. Она все время напевает.
Мексиканка посмотрела на меня и спросила:
— Водка? Кавьяр?
Я поняла, что русские для нее — это икра и водка.
Я развела руками. У меня нет сувениров. У меня нет даже чемодана, и мне не во что переодеться.
Мексиканка понимает, но ее настроение не ухудшается. Она уходит в соседнюю комнату гладить и напевает о любви. Я улавливаю слово «карасон», что значит сердце.
Интересно, мексиканка —
Можно, конечно, спросить. Но я могу задать вопрос только по-русски. Я спрашиваю:
— Мексика? — И направляю в нее свой указательный палец.
— Но травахо, — отвечает служанка. — Травахо — Парис.
Я догадываюсь: нет работы, работа есть в Париже. И еще я отмечаю: Парис — настоящее название столицы Франции, в честь бога красоты Париса.
Дорога была прекрасной, как и все европейские дороги. Мы с Морисом сидели в белом «ягуаре», видимо, синий он отправил на ремонт.
Морис умело руководил сильной машиной. Казалось, ему это ничего не стоило. Машина успокаивает и уравновешивает.
Мы молчали, нас объединяла скорость. Молчание было общим.
Я подумала: как хорошо сидеть возле миллионера, ехать далеко и долго и ни о чем не думать.
Морис — хороший человек. В конце концов он вовсе не должен мной заниматься, а он несет кофе в постель, везет за город познакомить с женой. Зачем это ему? Но может быть, он хочет развлечь жену мной? Я все-таки писатель, штучный товар. В его ближайшем окружении таких нет. Все есть, а таких, как я, — нет. Морис купит жене цветы и привезет меня. Я опять присутствовала в его колоде некоторой разменной картой.
А может быть, все гораздо проще. Я его понимаю, и ему со мной интересно.
Я спросила:
— У тебя есть друзья?
— Два, — сказал Морис. — Один умер, а другой в Америке.
— Значит, ни одного, — поняла я.
— Два, — повторил он. — Тот, кто умер, — тоже считается.
Все ясно. Он одинок. Это одинокий миллионер. В его жизни нет дружеской поддержки. Тот, который в Америке, — далеко. А умерший — еще дальше. Морис греется о любовь.
— Ты любишь Анестези? — спросила я.
Морис что-то торопливо заговорил, занервничал, несколько раз повторил: «Этиопа, этиопа…»
— Что? — переспросила я.
Морис открыл в машине ящичек и достал цветные фотографии. На всех фотографиях была изображена черная девушка, как две капли воды похожая на Софи Лорен в ранней молодости. Рот от уха до уха, белые зубы, глаза как у пантеры.
— Этиопа, — повторил Морис.
— Это имя?
— Но. Жеографи…
Я вдруг поняла, что он хотел сказать. Эфиопия. Девушка была эфиопкой.
Я вгляделась еще раз. Я слышала, что эфиопы — черные семиты. Яркая семитская красота.
— А Настя знает? — спросила я.
— Но.
Настя не знает, но даже если
— Этиопа — ля фамм пур муа. (Женщина для меня.)
Насте на этом фоне больше делать нечего. Поэтому она так нервничала. Но тогда зачем Морис взял меня в гостевую комнату? А просто так. Морис — добрый. Настя попросила, он согласился.
Я прерывисто вздохнула. Все-таки я была подруга Насти, а не Этиопы.
— А где вы познакомились? — спросила я.
— В небе, — сказал Морис. — Я увидел ее в самолете, а потом помог ей снять багаж с ленты.
Мое писательское воображение подсунуло мне такой сюжет. Он снял ей багаж и проводил домой. На такси. А потом они встретились вечером, и она показала ему класс. А потом Морис снял ей маленькую квартирку, которая в Париже называется «студио». Они купили широкую кровать, даже не кровать, а матрас от стены до стены, чтобы можно было на нем перекатываться, а если скатишься на пол, то небольно падать, потому что невысоко лететь.
В Эфиопии сейчас — эпидемия и голод, а в Париже — миллионеры и комфорт. Этиопа ухватила бедный член Мориски, кстати, по-французски член — зизи. Она зажала бедный зизи своей щелью, черной снаружи и розовой, как спелый плод, внутри. И каждый раз старается, как будто сдает экзамен. Показывает класс.
А может быть, все иначе. Но в общих чертах похоже.
— Чем она занимается?
— Манекенщица. Топ-модель.
Ага, значит, эпидемия и голод не подходят. Это — дорогая точеная деревяшка, немножко проститутка, которая сопровождает миллионеров в путешествиях. Сейчас особенно модны мулатки, их называют «кафе о лэ». Кофе с молоком.
А может быть, ни то и ни другое. Нормальная молодая девчонка, занятая по горло. Топ-модели получают громадные деньги, им не нужны чужие миллионы. Хотя чужие миллионы всегда нужны. Высокая мода — это очень тяжелый бизнес и тяжелый хлеб. Этиопа устает как лошадь. Какое еще студио? У нее своя вилла. Но тогда зачем ей Морис, шестидесяти трех лет?
Но ведь я не знаю, что такое Морис. «О, как на склоне наших лет нежней мы любим и суеверней…» Может, это Морис показывает класс, который неведом молодым. Может быть, он для нее ВСЕ: и папа, и любовник, и защитник. А она здесь — одна. От родных далеко.
— Сколько ей лет? — спросила я, возвращая фотографии.
— Двадцать пять.
— А вашей жене?
— Пятьдесят.
— Вы женились по любви?
— О да… Это была большая любовь. (Гранде амур.) Как Ниагара.
— А куда же эта Ниагара утекла?
— Я не знаю.
Любовь всегда куда-то утекает. Это трагедия номер два. Быстротечность жизни и утекание любви. А может быть — это нормально. Человек полигамен по своей природе. В животном мире только волки и лебеди образуют стойкие пары. Все остальные спариваются на брачный период для выведения потомства. А потом — ищи-свищи. И ничего. Нормально.