О любви (Сборник рассказов)

Токарева Виктория Самойловна

Мой Скорпион оказался очень красивым: темно-зеленый с золотом на черном лаке. Я выпила водки, в душе отпустило. За столом возникла песня, и я запела вместе со всеми. Песня объединяет: недаром в церкви поют. Она объединяет людей между собой и всех вместе с Богом… Мы пели серьезно, вдохновенно и смотрели друг на друга.

Напротив меня сидел молодой, толстый, простоватый Володя.

— Кто это? — тихо спросила я у Маруси.

— Сыщик, — ответила Маруся.

— А где ты его взяла?

— У нас дачу обокрали. Он пришел по вызову милиции.

Володя пел

очень хорошо. У него был высокий сильный голос. И я думаю, что в сельской местности, где стоит Марусина дача, среди местных девушек он котируется высоко.

Рядом с Марусей он выглядел странно. Это был ее декаданс.

Хотя как знать… Все люди — люди. Каждый человек — человек.

Когда я собралась уходить, Маруся попросила меня принять Володю и дать ему литературную консультацию. Я поняла, что Скорпион — это гонорар за консультацию.

— Стихи? — спросила я.

— Сценарий.

— А зачем сыщику сценарий?

— Не сыщику. Мне.

Маруся использовала любой шанс, даже такой маловероятный, как Володя. Маруся решила, наверное, что раз я пишу, то и Володя тоже может. У нас в стране всеобщая грамотность.

Сценарист — это профессия плюс талант. Володя не владел ни первым, ни вторым.

Сценарий назывался «Выстрел в тумане». Это была история любви потерпевшей и молодого сыщика. Володя не умел строить сюжет, все было свалено в кучку, как груда кирпичей. Из Володиных кирпичей можно было выстроить собачью будку.

Из листков я поняла: автор находился в тяжелой зависимости от героини, болел ею и не желал выздоравливать. Володя понимал, что ему не дотянуться до Маруси, но он тянулся. Маруся сказала: похудей. Он похудел на тридцать килограммов. Потерял четверть своего первоначального веса. Был сто двадцать, стал — девяносто. Маруся сказала: напиши сценарий. Он написал сценарий. Если бы она приказала: убей, он бы убил. Но она не приказала, к счастью.

Из листков я поняла также, что Володя выполнял множественные хозяйственные функции. Привозил из сельской местности прекрасное мясо, свежие молочные продукты и овощи без нитратов. Маруся широко пользовалась его временем и молодой энергией.

— Зачем он тебе? — брезгливо спрашивал Ковалев.

— А чем он мешает? — не понимала Маруся.

Ковалев знал, как врач, что, когда человек болеет холерой, происходит обезвоживание и организм берет воду откуда угодно, даже из дерьма. Так и Маруся. Спасалась кем угодно.

Ковалев больше не спал с Марусей. Ее это устраивало. Она не хотела своего тепла с ним. Она уже не хотела ничего. И казалось, что она летит в самолете с отказавшим мотором. То ли спланирует, то ли рухнет.

Но… Мотор затарахтел и заработал.

Марусе предложили главную роль. Правда, не в Москве, а в Узбекистане. И не на киностудии, а на телевидении. Но это не важно. Важно другое: для них была честь получить настоящую двадцатирублевую московскую актрису. Режиссер вместе с директором телевидения приехали к Марусе домой, умоляли, только что не валялись в ногах. И не она их кормила — они ее, устроили большой той — настоящий узбекский плов.

Это

было целое действо: сначала несколько узбекских женщин делали заготовки: резали морковь соломкой и лук прозрачными кольцами, потом подключились мужчины. Кинули в кипящее масло косточку, чтобы косточка взяла из масла все токсины. Через короткое время выкинули косточку. И это событие — выкидывание косточки — отметили рюмкой.

Маруся и Ковалев стояли рядом. Режиссер Рахметов сказал тост:

— Выпьем за вашу семью. Какая красивая у вас семья. Так редко это встречается в наше время.

Маруся и Ковалев вдруг поверили, что у них и в самом деле редкие отношения, которые никто и ничто не может разрушить. У них ангелоподобные дети, и сами они в расцвете сил, и еще так много впереди. У обоих на глазах выступили слезы.

Это была хорошая минута.

Количество усилий однажды превращается в качество. Однажды происходит щелчок — и ты в новой жизни. Как выключатель на стене: щелчок — и свет горит. А за этим выключателем — скрытая проводка по всему дому, линия электропередачи плюс электрификация всей страны.

Фильм получился. Его послали на фестиваль. Национальные студии в те времена одаривали Москву талантами. Маруся получила приз за лучшую женскую роль.

В кинематографе семидесятых годов положительных героинь играли актрисы со скромными внешними данными. У них как бы не было Одного места. По совковой морали считалось: раз красивая, значит, неверная и роковая. Маруся сыграла такую вот, и роковую, и неверную. Все знакомые режиссеры как будто прозрели, как будто им протерли глаза — увидели Марусю. И посыпались роли, в основном противные и очень противные.

Маруся научилась плакать с определенным лицом — это лицо она наработала перед зеркалом. Такую вот плачущую Марусю хотелось прижать к груди, спасти, утешить, закипая страстью.

Маруся прямо воздействовала на мужскую психологию. «Злая, ветреная, колючая, хоть ненадолго, да моя»… Так сказал Симонов о Серовой. Первый поэт о первой женщине.

Маруся познала успех. Приходили журналистки, стеснялись ужасно. Марусин дорогой дом, сама Маруся — дорогая штучка, профессорская жена, вышколенная домработница, дети, знающие свое место. Маруся держала с журналистами жесткую дистанцию, как бы мстила за пятнадцать лет хамской безвестности. За все свои прошлые унижения.

На улицах ее узнавали и оборачивались. На базаре давали лучшие продукты и без денег, а это уже народная любовь.

В те времена на наших базарах не было азербайджанских перекупщиков. Стояли православные русские бабы и торговали натуральными деревенскими продуктами.

Маруся быстро привыкла к новому своему положению. К хорошему привыкаешь быстро. Ей казалось: она всегда так жила. И действительно, внешне мало что изменилось. Дом трещал от застолий. Приходили те же люди, водку таскали ящиками. Володя эти ящики таскал и всегда присутствовал, сидел где-то с краю, невидимый, как привидение. Вроде есть, а вроде нет. К нему привыкли и не замечали. Иногда спрашивали: «Это кто?» И получали ответ: «Никто».