О любви (Сборник рассказов)
Шрифт:
Ромео прижимался своим коленом к моему. Мы пили водку, хищно разгрызали хрящи и жаждали друг друга.
Жена Денички что-то рассказывала с блеском. Надька красиво ела, раскладывая косточки по бокам тарелки, лавировала между своими состояниями. Однако дома, в своих стенах, она чувствовала себя наиболее устойчиво.
Под конец вечера мы хором спели модную бардовскую песню: «Из Ливерпульской гавани всегда по четвергам, суда уходят в плаванье к далеким берегам…» Это были слова Киплинга в переводе Маршака. Надька умопомрачительно стучала ладонями по столу. Деничка пел высоковатым
Надькин муж мужественно пережидал. Ему было тесно во всех смыслах: душевно и телесно. Хотелось на волю. И все это было написано у него на лице.
Мы жили, страдали, мечтали, врали и жаждали лучшей участи. Казалось, что жизнь трясется на ухабах, но катится в счастье. Исключительно в счастье, и больше никуда.
С тех пор прошло пятнадцать лет. Страна изменилась. И люди тоже изменились. Русские научились считать деньги, как немцы.
Пятнадцать лет — большой срок в жизни человека. Из программы цветения мы перешли в программу увядания. Да еще перемена строя: был развитой социализм, стал дикий капитализм. А мы все — пенсионеры в диком капитализме, брошенные природой и обществом на произвол судьбы. В прямом смысле этого слова — именно на произвол судьбы.
Мои дети выросли и устроились. С этой стороны все было неплохо, даже лучше, чем прежде. Пришло время молодых и предприимчивых.
Надькин муж неожиданно разбогател и уже мог безболезненно содержать и жену, и постоянку. И новую любовницу — балерину с высокой шейкой и воробьиным личиком. Он много ездил и повсюду возил ее за собой. Надьку это не особенно раздражало. Основная ее ненависть пришлась на предыдущую. Надька была счастлива, что у ТОЙ ничего не получилось, ее тоже списали в б/у, бывшую в употреблении.
Мой муж пребывал в том же самом качестве: тоскливый остров, как в Дании. Он вышел на пенсию. Пенсии не хватало, и мне приходилось его поддерживать, как сына. Сначала он стеснялся, потом привык. Мне казалось, что я испортила ему жизнь и теперь должна платить по счетам.
То, что он испортил мою жизнь, мне и в голову не приходило. Я всегда была активной стороной и решала все сама. И если я решила сохранить сей мрачный остров — это мое решение.
В результате мне приходилось вести по пять дел одновременно. Благо моя профессия оказалась востребованной в диком капитализме. Я стала модным юристом, мне стеснялись предлагать маленькие деньги. Хватало и на ремонт, и на машину. Но… иногда нужна была защита, мужская рука, мужское слово. Этого не было, и я страдала от одиночества. Неудовлетворенности накапливались и складывались в депрессию. Я была несчастна при полном процветании.
Ромео провалился куда-то в пучину времени. Я о нем не вспоминала. Ушедшее чувство как прогоревший костер. Когда горит — красиво. А когда пепел — не на что смотреть: пыль и прах.
Однажды Ромео заехал ко мне на работу — седой, в голубом, красавец. Мы сидели и беседовали.
Ромео жаловался на отсутствие работы и денег. Я сказала
Ромео смеялся сквозь усы, от него пахло апельсинами. Попросил найти работу. Я пообещала. Он ушел пружинящей походкой баскетболиста, легкий, легковесный, как воздушный шарик. Или мыльный пузырь.
Когда за ним закрылась дверь, я его забыла.
Иллюзии кончились. Жить без романов тоскливо, а с романами — йок, как говорят татары. Поколение сменилось. Земля повернулась на сколько-то градусов: Солнце светит другим. А мы — в тени.
Говорят, в Америке возраст женщины не имеет значения. Важна личность, которая видна в любом возрасте. А в России возраст имеет определяющее значение. Возрастная выбраковка — самая жестокая.
Если разобраться, я осталась такой же — нежной и самоотверженной. Мои ладони были по-прежнему шелковые, а глаза по-прежнему горячие.
Я хотела делиться собой, своими знаниями, мыслями. Во мне скопилось столько доброты и нежности, что было тяжело носить одной. Хотелось не страсти, как прежде, а понимания, растворенности друг в друге и уверенности в завтрашнем дне. Но вместо нежности и уверенности — тоска и отсутствие перспектив.
Бывали взлеты во время защиты. Я собиралась, красилась, как актриса перед выходом на сцену. И выходила — вдохновенная, яркая и молодая, и у всех, кто на меня смотрел, зажигались глаза. А я от этих глаз горела еще ярче.
Потом все кончалось. Я ехала домой. Из меня выходил воздух, как из проколотого первомайского шара. И вместо летящего и парящего я превращалась в бесцветную ошметку.
Что за жизнь? Однако и помирать не хотелось. А вдруг…
— Але… — обозначился мужской голос.
— Деничка, — спокойно узнала я.
— Ты меня узнала? — поразился он.
Действительно, пауза в пятнадцать лет — внушительная. Но у меня феноменальная память на голоса. Голоса не меняются в отличие от всего остального.
— Ну, как ты? — спросил Деничка.
— Симпатично, — сказала я.
— Симпатично? — поразился Деничка. Его поразила формулировка.
— Ну да, — подтвердила я. — Дети в порядке. Я работаю. Все живы, здоровы. А что еще?
— Ну да… — задумчиво проговорил Деничка и замолчал.
Я не понимала, зачем он звонит и что хочет. Но спросить об этом прямо было неудобно.
— А у тебя? — поинтересовалась я.
— Надя заболела, — тускло произнес Деничка.
Я знала, что Надька процветает и не вылезает из дорогих курортов.
— Моя жена, — уточнил Деничка. — Она ведь тоже Надя.
— А-а… — протянула я. Значит, Деничке нужно сочувствие. За этим и звонил.
— А что с ней? — спросила я.
— Опухоль в мозгу.
Напротив сидел клиент, который внес деньги в кассу юридической консультации. И личный телефонный переговор был неуместен. Однако положить трубку я тоже не могла. Невозможно в такой ситуации сказать: извини, я занята.
— Тебе нужен врач? — спросила я, чтобы вывести разговор в конкретное русло.