О любви (сборник)
Шрифт:
— Напишите мне бумагу, — попросил он, — как это называется? Освидетельствование?
— Зачем? — удивился врач и сам ответил: — Для больничного листа? Хорошо. Давай паспорт.
— Он у нотариуса, — соврал Петров.
Для убедительности назвал имя, отчество и фамилию нотариуса. Все его документы и вещи забрал Тренер.
Выписывая заключение, врач злорадно перечислил следы ушибов и гематому на лице. Петров был этому только рад — на бумажке стояла та же дата, что и на подписанном утром договоре. Потапыч и
— Семеныч, — обратился к врачу Василий, — дай мужику костыли, он же передвигаться неспособный.
— Как это «дай»? — ухмыльнулся врач. — Костыли казенные.
— Я заплачу, — быстро сказал Петров и мысленно поблагодарил алкаша за подсказку, — пятьдесят рублей.
Суммы, которыми теперь оперировал Петров, упали на несколько порядков. Тренер оставил ему триста рублей — не разгуляешься.
Сошлись на ста рублях, и костыли перешли в аренду на несколько дней под Васино честное слово.
Доктор слову алкаша не верил, но костыли были давно списаны, как и большая часть ценного и малоценного здешнего имущества. Новое оборудование никто поставлять в больницу не собирался.
— Теперь куда? — за воротами больницы спросил Вася Петрова, приноравливающегося к новому способу передвижения.
— Ты один живешь?
— У меня хочешь переночевать? Валяй. Только это… — замялся Вася.
— Через магазин, — согласно кивнул Петров. — И поесть купи, я двое суток без маковой росинки.
Он стоял, тяжело опираясь на костыли, рядом с магазином. Вася делал закупки.
«Здесь нельзя жить, — думал Петров, оглядывая город Дмитровск, — нельзя работать, болеть. Здесь можно только умирать». О том, что народ в глубинке живет тяжело, бедно, плохо, Петров сотни раз читал в газетах. Но, увидев своими глазами трущобы XIX века, почувствовав на собственной шкуре равнодушие уставших бороться с жизнью интеллигентов, Петров поблагодарил судьбу, что она забросила его в столицу, понял, почему в провинции не любят москвичей. Если бы Петров был дмитровцем, он бы выбрал участь Васи — забыться лучше, чем равнодушно толочь тухлую воду в ступе.
Из-за угла выпорхнула стайка девушек. Они о чем-то спорили — весело, чуть надрывно и манерно, излишне громко, как спорят девушки только в юности, на людях и по пустякам. Одеты они были не хуже москвичек, их стройные, упругие бедра обтягивали узенькие юбки, тугие джинсы. Коротенькие маечки оставляли открытыми часть живота с соблазнительными впадинками пупков.
Юности и молодости не было дела до мегаполисов и провинции. Ее бурные гормоны заявляли о себе выставленными напоказ совратительно прекрасными ножками.
Девушки примирили Петрова с Дмитровском. Он давно не заглядывался на отроковиц. Но сейчас, нищий, покалеченный, небритый, бездомный, он вдруг подумал: хорошо бы одной
Петров расхохотался. Он смеялся над собой, над своим желанием, тешившим его мужское эго, над нелепостью собственного положения, над Зинкой, которая, дура, утратила бдительность и не подозревает, какие соки бродят в муже, над недоумками бандитами, которых он провел, над детьми, которые принимают всерьез его письма про тюленей…
— Петь, ты не припадочный? — спросил алкаш Вася, выйдя из магазина. — Чего тебя корежит?
— Анекдот вспомнил — Петров вытер слезы безумия и облегчения, пролившиеся из глаз. — Пошли. Далеко твой дом?
— Рядом.
В Дмитровске все было рядом.
Вася жил в одноэтажном деревянном бараке.
Небольшой тамбур, несколько скрипучих ступеней вверх и дверь, за которой начинался длинный коридор с десятком дверей по обеим сторонам. Они прошли мимо общей кухни с газовыми плитами. На запах дешевой столовки желудок Петрова отозвался голодным спазмом.
Апартаменты Васи не запирались по причине того, что воровать у него было нечего, он все давно пропил, даже розетки и выключатели. Мебель — колченогий стул, драную раскладушку и ящик от овощей, заменявший стол, — алкаш притащил с помойки.
— Со всеми удобствами, — хвастался Вася.
Он показал туалет размером с телефонную кабину и ржавую раковину с единственным краном холодной воды за фанерной загородкой. Комната — десятиметровый чулан — имела не по-сибирски большое окно. Треснувшие стекла держались благодаря наклеенным на них газетам.
— Шикарно живешь, — с усмешкой похвалил Петров.
— А то! — гордо подтвердил Вася. — Я аккуратный, не засранец какой. Вот вилку каждый день споласкиваю и мусор заметаю.
О том, что нужно хотя бы иногда мыть унитаз и раковину, Вася не подозревал. Сейчас он накрывал на стол и делился выпавшей удачей: в магазине попались самая дешевая чайная колбаса и портвейн. Обычно их сметают с прилавка в мгновение. Еще он купил ванильных пряников каменной крепости, банку килек в томате, черную труху, именовавшуюся чаем третьего сорта, и хлеб.
Как гостю, Петрову было предоставлено право первым воспользоваться единственной вилкой. Он честно оставил половину килек хозяину. Стакан отвратительного портвейна, ломоть хлеба, колбасу с подозрительным зеленым налетом Петров проглотил быстро и жадно. Звериный голод сменился хмельной тупой усталостью.
— Вася, я отдохну?
— Ложись на раскладушку, — великодушно предложил Вася.
Подушки и матраса не было, но Петров этого не заметил. Он заснул с налету, провалившись в скрипучую раскладушку как в гамак, и не почувствовал, что стукнулся спиной об пол. Вася укрыл его драным женским пальто, сам устроился рядом на полу, подстелив старую шинель, положив под голову несколько свитеров.