О любви. Истории и рассказы

Абгарян Наринэ Юрьевна

– Ну, дети, рассказывайте, как вы тут без меня поживали? – спросила мама и, присев на маленькую табуретку у печки, начала укладывать в топку дрова…

Тому, кто не знает, как растопить печь, может показаться, что это совсем плевое дело. «Невелика наука, – думает тот, кто ничего не знает. – Натолкал дров, поджег их – вот и готово». Как бы не так! Ничего не готово. Важно уложить дрова в топку аккуратно. Мама все делала красиво, даже поленья в печь укладывала. Сначала она положила одно не очень толстое полешко вдоль левой стенки печи, а поперек него – тонкую щепочку-лучинку. Получился шалашик. Мама взяла еще

несколько щепочек и положила их поверх поперечной лучинки вдоль, как и первое полешко. Поперечная щепка не давала остальным упасть, хотя конструкция и не производила впечатление очень прочной. Я стояла рядом наготове – помогала. Скомкав и слегка расправив лист газеты, мама засунула его в пространство под щепками. Поверженная газета, ощетинившись мятыми краями, лезть в печку не желала. Она с неприятным звуком царапала поверхность шершавых щепок – цеплялась за жизнь… Сверху мама уложила поленья и, наконец, поднесла к «шалашику» горящую спичку.

А в это время Света рассказывала, что сначала мы играли в куклы, потом нам надоело, и она стала смотреть в окно на дорогу и ждать маму, а я сидела в кресле и читала.

«Сейчас проболтается, что именно я читала!» Я сделала круглые глаза и впилась в Светку взглядом.

– Кстати, я купила вам новые книжки, – сообщила мама. – Сейчас растоплю печку – и все покажу.

– Ур-р-ра! – завопила я и обхватила маму за шею руками. – Как здорово! Скажи, как называются?

– Ура! – вторила мне Светка тоненьким голоском.

– Скоро узнаете, как называются! Я вам купила четыре книги – по две на брата.

– Почему… на брата? – в один голос спросили мы.

– Мы же сестры?! – уверенно сказала я.

– Мы же сестры, – пискнула Светка.

– Ну конечно, – улыбнулась мама. – Это такое выражение есть: «на брата» – значит «на каждого».

– А-а-а… – протянула я.

– А-а-а… – протяжным эхом отозвалась Светка.

Книги оказались замечательными: рассказы Николая Носова, Валентины Осеевой, красочный сборник скороговорок и литовская сказка «Ель – королева ужей».

Мне нравилось брать в руки новенькую книжку, вдыхать запах типографской краски, листать еще никем не раскрытые страницы, рассматривать картинки. После пролистывания картинок любопытство разгоралось сильнее, хотелось поскорее начать чтение.

…Поленья уже разговаривали в печи надтреснутыми голосами все громче и громче. Я сидела в комнате, забравшись с ногами в любимое кресло, и читала вслух «Ель – королева ужей». Светка примостилась рядышком. Благодаря тому, что она занимала совсем немного места, мы прекрасно поместились в кресле вдвоем. Со спины, от печного обогревателя, веяло теплом. Из кухни доносились приглушенные звуки – мама готовила ужин и старалась не мешать нам читать сказку.

Когда я уже дочитывала последнюю страницу, то почувствовала у себя на коленке что-то теплое и влажное. Выяснилось, что Светка тихонько плачет, а слезы капают мне на колени, и, если бы колготки не впитали их, натекла бы даже маленькая слезиная лужица.

– Ты чего ревешь? – спросила я.

– Мне… их… жалко, – захлебываясь слезами, пробормотала Светка.

– Какая гадина эта Осинка! Предала родную мать! Вот пусть теперь стоит и трепещет от любого ветерка, – сказала я и почувствовала, что сама чуть не плачу.

– Пусть трепещет, – всхлипывая,

согласилась Светка.

– А ты у нас молодец, – нагло закинула я льстивую удочку. – Не предала сестру.

Света подняла на меня мокрые глаза со слипшимися длинными ресницами и благодарно улыбнулась. Я обняла ее и чмокнула в соленую от слез щеку.

Вечером, когда мы со Светкой уже укладывались спать на раскладном диване, а мама с папой еще ужинали на кухне, я шепотом сказала сестренке:

– Ведь нехорошо читать чужие письма. Это все знают. А я разве чужие письма читала?

– А разве нет? – простодушно удивилась Светка.

– Конечно, нет! Сама подумай… Мама наша? Наша. А папа наш? Наш. А если наш папа из армии писал нашей маме письма, то разве эти письма для нас чужие? Мы ведь им родные дети!

– Да, – согласилась Светка (попробовала бы она не согласиться).

…Папа умер тридцативосьмилетним. Мне тогда было 14, а Светке – девять, и мама – его ровесница – вырастила нас одна. Она никогда не жаловалась, что ей трудно, что не хватает денег. Мы обе получили высшее образование.

Прошло много лет. Я уже жила в Москве. Общалась с мамой и сестренкой по телефону. В мае 2012-го позвонила сестра… Я боялась этого звонка и подспудно ждала его все эти годы после своего отъезда в Москву. Я летела в самолете, глотала слезы и думала: должна успеть. Не прощу себе, если не успею. Позже сестра сказала: «Твой приезд вернул ее к жизни». Ровно 50 дней прожила я рядом с мамой. Последние ее пятьдесят дней. Мы много разговаривали. Мама вспоминала давнее. Болезнь почти отняла у нее память. Она не осознавала, какой день недели, какой месяц. Хорошо помнила только то, что составляло ее счастье: как они с папой были молодыми, как он писал из армии письма и она сохранила их все до единого. Тогда я спросила: почему в детстве мне нельзя было читать эти письма? Ведь там ничего такого не было! Мама засмеялась: «Теперь эти письма будут ваши». Потом я пела ей свою песню. А мама подпевала припев. Оказалось, она уже знает его наизусть.

После ее смерти я месяц не могла притронуться к письмам. Внутренняя дрожь каждый раз охватывала меня, как только я видела старую дамскую сумочку с документами. В один из невыносимых вечеров в опустевшей маминой квартире я вынула из шкафа сумочку и раскрыла лежащий сверху конверт… «Дорогая, любимая моя Галинка!» – прочла я и почувствовала, что улыбаюсь. Первый раз за месяц. Родители были здесь. Они не ушли, они всегда будут со мной.

Елена Кисловская. Самые родные

Над автовокзалом зависла сонная тишина, даже подъезжавшие и отправлявшиеся автобусы урчали моторами сдержанно, словно нехотя. Люди изнывали от жары и томились в ожидании. Их заставил вздрогнуть и встревоженно оглянуться грубый прокуренно-пропитый голос:

– Да отвяжись ты от меня – достала уже! Какая ты мне мать – только ноешь и деньги клянчишь.

Наискосок через привокзальную площадь шествовало странное существо, которому принадлежал голос: в бесформенных брюках, невероятно грязной футболке, шлепанцах на босу ногу. В довершение картины нечесаную шевелюру прикрывало некое подобие панамы. За существом семенила худенькая, тоже неопрятного вида старушка, тянущая по асфальту тяжелую клетчатую сумку.