О любви
Шрифт:
Всех граждан, могущих сообщить какие-либо сведения о разыскиваемом, просят позвонить в полицейское управление в Арвике по телефону 0570—800800 или же в ближайший полицейский участок.
Четырнадцатилетняя дочь убитых супругов сидела у зеркала в своей комнате на верхнем этаже дома и расчесывала волосы, когда вдруг услышала, как в нижнем этаже распахнулись двери. Спустя две-три секунды ее родители страшно закричали и тут же раздались смертоносные выстрелы…
В полицию посыпались
Три недели прошло после убийства, а преступник все еще оставался на свободе. Интерес средств массовой информации к этому делу постепенно спадал, тем более что полиции не удавалось нащупать никаких новых нитей. Расследование не сдвигалось с места, полицейские усердствовали впустую. Граждане уже сомневались, что загадка подлого убийства когда-либо будет раскрыта и преступник понесет заслуженное наказание.
Для Эдвина Ветру Наперекор потянулись отныне долгие, томительные дни. Он тосковал по Соне и оттого, казалось, плыл по жизненной реке, не находя опоры. Три недели напряженного ожидания. Три недели полной неизвестности. Три недели кромешного ада. Как всегда, когда он подолгу не видел Соню, у него начинались боли в желудке и совершенно пропадал аппетит.
Прежде они обычно встречались в час дня.
Без четверти час Эдвин приходил на условленное место за сараем Строительной компании. Примостившись среди уложенных штабелями бревен, он курил и всякий раз ждал до двадцати минут второго. От малейшего шороха он вздрагивал и загорался надеждой. Напряженно прислушивался — не послышатся ли наконец ее вялые шаги. Но Соня все не шла и не шла.
Всего две недели оставалось теперь до конца летних каникул. Где же его Соня? Она же обещала прийти. Как только смогу, — сказала она, — как только буду в силах. В точности так сказала она. Неужто забыла? Или, может, у нее недостало сил?
На двадцать второй день после убийства, в час дня, чуть ли не минута в минуту, он заслышал ее шаги. Нет, на этот раз он не ошибся. Она подошла к нему. Молча окинула его взглядом. И улыбнулась.
Да, это была Соня, но совсем другая Соня.
Перемена была не только в том, что она надела платье. Соня казалась выше теперь — то ли выросла, то ли распрямила спину. Не опускала понуро голову. Лицо ее побледнело. Талия стала тоньше. И взгляд словно бы стал другой? Она уже не отводила глаз, как прежде. На ней было голубое платье, усыпанное белыми колокольчиками. Волосы перехвачены лентой из той же ослепительной ткани. Никогда еще Соня не была так хороша.
— Я скоро уеду, — тихо сказала она.
— Куда? — спросил он и протянул ей сигарету. Она не взяла ее —
— В Гетеборг. Меня отправляют в школу-интернат.
— Зачем?
— Чтобы я забыла о случившемся. Врач сказал — мне лучше уехать из родных мест.
— Ты надолго уедешь?
Она повела плечами, кивнула.
— Нет, правда, когда ты вернешься? — печально спросил он.
— Не знаю, — сказала она. — Не раньше, чем к концу осени.
Эдвин сглотнул.
— Когда едешь?
— Завтра.
— Я поджидал тебя здесь каждый божий день, — сказал он с укором.
— Знаю. Но раньше я прийти не могла. Я в дурдоме была. А сейчас я пришла за тобой.
— В дурдоме?
— В психушке в Карлстаде, где нервы лечат.
— А куда ты меня зовешь?
— Пошли, тетка в машине ждет, — сказала она и взяла его за руку.
Вдвоем они вышли на дорогу. У входа в здание Строительной компании стоял зеленый "Форд Сьерра", с рокочущим мотором. За рулем сидела седая дама.
— На заднее сиденье садись, Эдвин, — сказала она.
— А куда мы едем? — спросил он.
— Соне нужно домой заехать, кое-какие вещи прихватить, которые понадобятся ей в Гетеборге. А после я приглашу вас к себе, на чай с тортом, — сказала тетка. — Мы с мужем решили устроить Соне перед отъездом небольшой праздник и позвать к нам ее друзей.
— У меня только один друг, — сказала Соня.
— Вроде бы я уже догадалась об этом, — сказала тетка с лукавой улыбкой. Соня опустилась на заднее сиденье, рядом с Эдвином.
Тетка принадлежала к числу тех осторожных водителей, которые ездят неспешно, но с угрозой для жизни — своей и седоков. Свернув на узкую лесную просеку, она с трудом удержала машину, так и норовившую врезаться в дерево. Эдвин украдкой взял руку Сони. И она ее не отдернула.
— Боишься? — шепнула она ему с улыбкой.
— Еще чего не хватало, — прошептал он в ответ.
Во дворе перед домом уже не было трактора. Оцепление сняли. Следствие было закончено. Красно-белые запретительные знаки — столбы и ленты, доставленные сюда полицией, — свалили в кучу рядом с сараем. Все окна в доме были закрыты наглухо. Чернели пустые глазницы стекол. Птичий гомон, казалось, смолк навсегда. На ветках застыли недозрелые яблоки. Но газон и цветочные клумбы выдавали заботливую руку. А жилой дом, покрытый где алой, где белой краской, утопающий в зелени, — он пленил бы взор любого стороннего наблюдателя. Прекрасный, веселый, типично шведский пейзаж… Эдвину, однако, было не по себе: красивую лесную усадьбу навсегда пометила печать смерти.
— А попугаи где? — спросил он.
— Мой муж часто наведывается сюда — ухаживать за садом. А я взяла на себя заботу о кошке, собаке и птицах. Наш дом нынче полон всякой живности. Похуже Ноева ковчега, — рассмеялась Сонина тетка.
Машина остановилась во дворе, Соня, не шевелясь, молча впилась взглядом в дом.
— Может, возьмешь мои вещи? Не хочу я туда заходить! — взмолилась она наконец, обращаясь к тетке.
— Понимаю, детка. Не хочешь — так и не ходи, — сказала та. — Только скажи, где что лежит, и я сама схожу за твоими вещами.