О людях, о жизни, о себе

Айзин Юрий

Каждое лето он снимал для меня и мамы комнату в доме, в деревне или не даче в ближайшем Подмосковье.

Так вот, идем мы с папой по лесу, иногда с ним перекликаемся, он отвечает. Гуляем, гуляем, грибы собираем. Я хожу, кричу: – Пап!

Тишина. Я снова: – Пап, пап!

Нет ответа. Я чуть не в плач. Уже охрип, в горле першит. Прошло, наверное, минут двадцать или больше. во времени тогда плохо разбирался. Испуг, одиночество, волки и прочее. Я снова: – Пап!

И вдруг тихий голос рядом: – Ну чего кричишь? Не слышу, что ли?

Папу в молодости называли невозмутимым. Его выдержке можно

было позавидовать. Всегда был спокойным, уравновешенным, в конфликты не ввязывался. Даже когда пацаны с соседних дворов или улиц сходились «стенка на стенку» папе доверяли охранять одежду. Все его уважали. Дрались, но при этом говорили: – Володю не трогать, он пальто стережет.

Как-то папа сидит за столом, трапезничает. Не знаю – обед, ужин? Я подкрался сзади и гаркнул. Я опешил. Спрашиваю: – Испугался?

– Угу.

= = = = = = = = = =

ПРО СЕБЯ

НА УКРАИНЕ

Летом 1957 года, во время каникул, я отдыхал вместе с мамой на Украине. Тогда был еще СССР, в самом расцвете. Так вот, я, москвич, приехал в другую союзную республику. В село Нижняя Ланна Козловского района Полтавской области. Приехали мы в гости к семье Василенко. Хозяин – Иван Минович, хозяйка – тетя Галя и сын – Миколка, младше меня на один год. Мне было 8 лет, ему – 7.

Я вырос в Москве. Овощи – фрукты видел только в магазине, дома – хорошо, если по праздникам. А здесь, Господи! Такое изобилие! Вишневые деревья усыпаны ягодами, даже, порой, листьев не видно. Воробьи летают медленно-медленно, толстые, с полными животами. Обклевались, бедные, взлетают еле – еле, с трудом.

Миколка, после знакомства, повел меня в сад. Говорит: – Дывись! Смотри – по нашему. Я посмотрел вниз… Ах! Вся земля ягодами усыпана, живого свободного места нет. Начал горстями хватать ягоды снизу и есть. Миколка мне опять: – Дывись! И показывает наверх. А там еще больше.

Короче, в первый день я обожрался вишней – ведь на халяву можно съесть немеренное количество. Пока из ушей не полезет. А в итоге – расстройство желудка на три дня. Но, наконец, все позади, переварено.

Летом я уже спелые ягоды не ел, а пробовал только надклеванные воробьями – они были чуть вяленные, подсохшие и послаще, как я сейчас думаю.

Огород и сад были около 30 соток, не меньше. Росли кукуруза, картофель, вишня, абрикосы, яблоки, груши и другие культуры. Куры ходили, червячков искали. Были свои три свиньи в загоне. Короче, есть все: Свой хлеб, мясо, фрукты, овощи… Коммунизм, по-нашему.

Мою маму звали Анна Ивановна. Под абрикосовым деревом стояло корыто, ведра на четыре емкостью, Иван Минович говорил:

– Ганнушка Ивановна. Вы абрикосы-то ешьте, а то придется все свиньям скармливать!

Хозяева были замечательные, гостеприимные. Мы гостили у них около двух месяцев. За все время от них только и теплота.

Кстати, Иван Минович и тетя Галя во время войны, какой-то период, находились в концлагере. Хлебнули лиха. Пришли наши и освободили их от немецкого произвола. На себе испытали все тяготы фашистского насилия.

Иван Минович был инвалид, может во время Отечественной получил ранение в ногу, ходил с палочкой. За забором его участка находилось

зернохранилище, ток, или тик, по-украински. Иван Минович работал там сторожем, дежурил по ночам. Утром приходил домой, отсыпался.

Прошло около месяца, как мы приехали. Я немного освоился. Стал даже по украински говорить, с акцентом. однажды на ток приехала грузовая машина с кавунами – арбузами по-нашему. Весом 1 – 3 кг., не больше. Забор не высокий, все видно. Миколка попросился у кладовщицы:

– Давайте помогу разгружать!

– Ну, помоги.

– А мне можно?

– А ты кто такой?

– Это москвич, приехал. – Сказал Миколка.

– А ты, москвич, иди отсюда.

Я обиделся. Как будто москвич мог сожрать всю машину с кавунами. А Миколка мне шепнул, мол, гляди, лови, я через забор кидать буду.

Сказано – сделано. Стою за забором на его участке. Вдруг летит кавун, другой, третий… Я ловлю их, складываю. Набралось немало, не считал. Вдруг, слышу, кладовщица ругает Миколку:

– Ты чо же это кавуны за забор кидаешь?

– Да там, за забором, их ловят!

– Ну ладно, только смотри не разбивай их.

– Хорошо.

Со временем мы с Миколкой сдружились. Однажды он мне говорит:

– Пошли на ставок рыбу ловить.

Ставок – это пруд, по-нашему. Идем степью рано утром, кругом открытое место – ни деревьев, ни кустарников. Иногда суслики встают на задние лапки и:

– Тр – р – р, т – р -р.

звуки, как будто стрекот и свист одновременно. Увидят нас и нырк в норку. Смешно. Идем дальше. Часа два – три шли в одну сторону. Подходим ближе к ставку. Рядом ручей протекает, шириной метра три, не больше. По берегам осока, трава. Мы достаем запасенный кусок марли длиной 1.5 метра и водим по дну. Вынимаем, а там карасики, пескари. Несколько раз поводили, набрали почти неполное ведро. Пошли домой.

Погода стояла замечательная. Небо ночью чистое темно – синее, звездочки, там. Красота. Мы с Миколкой любили спать во дворе. Соорудили полати вроде детского манежа из жердей. Двухместное основание и бортики по краям, чтобы не свалиться во сне. Лепота! Так мы спали с ним вдвоем какое-то время.

А потом к нам стал приходить соседский мальчишка – Володя. У них вообще не было заборов между участками. Ходи куда хочешь, только – не «балуй». Заборы из жердей были только со стороны улицы. Володя стал частенько к нам захаживать. Видимо с Миколкой они и раньше дружили. Со временем стал вместе с нами спать в курене – нашей постройке. Меня выжили, я спал отдельно от них.

Москвичи – народ злопамятный. Кавуны не дают разгружать, спать не пускают, короче – я обиделся. А была на участке собачка по кличке Рябчик. Веселая такая, общительная. Позволяла себя погладить. Так вот, решил я сделать пакость. Вечером отвязал Рябчика, подманил его каким-то лакомым кусочком, раздвинул жерди полатей и засунул его внутрь под кровать. Оставил там. Еще подкормил. Рябчик успокоился, видимо свернулся калачиком и уснул. Тепло, прохладно, солнце не печет. Вечером Володя с Миколкой укладываются спать. Засыпают. А Рябчик-то – внизу, скучно ему: темно, страшно, звезд не видно. Начинает нервничать, бесится, лает. Типа: «свободу Юрию Деточкину». Ребята проснулись. Время – после полуночи. Ночное небо, звезды. И вдруг – лай.