О маленьких рыбаках и больших рыбах
Шрифт:
— А в Людец-то как ты попал?
— Отец послал. Прорва ведь отсюда недалеко: всего версты три сухим-то путем. Он вчера сушил табак под костром да и просыпал в огонь, Вот меня и послал в Людец за табаком. Да хлеба еще шел взять.
Поговорили мы еще с Федей. Я ему про Людец рассказал, про Шурку, про окуней больших, про Якова Ивановича. А он рассказал, как они с Матвеем Ивановичем в сараях от дождя спасались, как щука играет в Прорве. Стоим и болтаем так. Наконец, Федя говорит:
—
А мне так не хочется расставаться с ним. Спрашиваю его:
— Неужели ты нисколько в Людце не побудешь?
— Так ведь как, Шурик, побыть-то? Отец без табаку сидит. Ждет.
— Побудь, Федя, хоть часик. Я тебя к Шурке сведу. Чай будем пить.
— Никак нельзя, Шурик! А знаешь что, приезжайте вы с Шуркой сегодня к нам на Прорву ночевать. Поудим вместе. Отец вам хорошие места покажет. Щуку поймаете!
И в самом деле, думаю, почему бы нам на Прорву не поехать. Вот бы хорошо! Только бы Екатерина Васильевна отпустила. К Матвею Ивановичу, может быть, и отпустит. И говорю Феде:
— Ладно. Мы и вправду, может быть, приедем. Жди нас. Только бы нас отпустили.
— Буду ждать. А вы, как доедете по Прорве до первых сенных сараев, выходите на берег. Мы тут и будем.
Федя в лавочку пошел, а я домой к Бутузовым, побежал. И все мое грустное настроение как рукой сняло.
Когда я поднялся с берега на бутузовский двор, Шурка сидел на крылечке и с Володей Вершиным разговаривал. Подбежал я к нему, запыхавшись, и говорю:
— Шурка, я сейчас Федю встретил! Он сюда с Прорвы пришел.
А Шурка посмотрел на меня по-прежнему хмуро и говорит пренебрежительно:
— Какого еще Федю?
Хоть и не понравился мне Шуркин тон, но теперь уж мне не до этого было. Кто такой Федя — я не стал подробно ему рассказывать, а рассказал главное — что он с отцом на Прорве рыбачит и нас туда зовет. Вижу — у Шурки глаза заблестели, и хмурость его прошла.
— Поди, — говорит, — просись у моей мамы. Тебя она послушает, а на меня за вчерашнее сердита.
Я, не задумываясь, в дом побежал.
Екатерина Васильевна хлопотала около чайного стола и чашками гремела. Подошел я к ней и начал совсем недипломатично, без всякого подхода:
— Екатерина Васильевна, — говорю, — отпустите нас с Шуркой на Прорву, на ночь.
А она даже руками всплеснула от неожиданности.
— На Прорву! Что выдумали, сарданапалы! Встали сегодня ни свет, ни заря, так и выдумываете. Это уж, наверно, Шурка выдумал и тебя ко мне послал.
— Нет, — говорю, — это я. Я тут одного знакомого городского мальчика встретил, он на Прорве с отцом. Так он меня туда и звал.
Екатерина Васильевна стала прислушиваться. А я ей рассказал подробно, кто такой
Добрая Екатерина Васильевна снова всполошилась:
— Что ж ты его к нам не привел? Мальчонка ночь на сарае провел и три версты по мокрой траве прошел. Его чаем напоить надо.
— Я, — говорю, — его звал, да он не пошел. Обратно торопится. Так как же, Екатерина Васильевна, отпустите нас? Отпустите, а? Мы вам щуку большую привезем. Во, какую! — и отмерил руками больше аршина.
Екатерина Васильевна засмеялась и рукой махнула.
— Сами-то себя хоть целыми да здоровыми привезите. И то хорошо будет.
— Значит, отпустили, Екатерина Васильевна! Ура!!! — и, приплясывая, выбежал на крыльцо.
— Шурка, — кричу, — отпустила Екатерина Васильевна! Едем!
— Вот здорово! — говорит. — Молодчина! Володька, поедем с нами! И Ванюшке скажи, и Андрейке!
Володя Вершин вскочил с крыльца.
— Сейчас! — говорит и побежал со двора.
Наскоро напились мы с Шуркой чаю. Екатерина Васильевна собрала нам целую корзинку всякой снеди, чаю насыпала в бумажку, а в баночку — сахару. Потом принесла из кладовой чайник большой медный и дала нам со строгим наказом — не утопить! Велела еще теплое пальто взять и одеяло. А мы, конечно, рыболовную снасть свою приготовили и ведро взяли для живцов.
Со всем этим снаряжением вышли мы на крыльцо и стали поджидать других мальчиков. Первым пришел Андрейка-Колесо и с мрачным видом сказал, что Ваня Минин не поедет — с отцом в лес уехал. Потом еще издали слышим голоса Васи и Володи. Идут и спорят о чем-то. Слышим, Володя говорит:
— Сказал, не возьму, и не возьму!
А Вася ему с азартом возражает.
— А вот и врешь! А вот и возьмешь!
Видим, идут братья и чуть не дерутся. Володя идет с корзинкой в одной руке и с удочками — в другой, а Вася на него наскакивает, как петушок, то с одной, то с другой стороны. И все повторяет:
— А вот возьмешь! А вот возьмешь! — белые волосики у него взъерошились, лицо красное, а на глазах слезы.
А Володя отмахивается от него лениво то удочкой, то корзинкой и повторяет с насмешкой:
— А вот и не возьму!
Подошли они к нам. Вася сейчас же к Шурке и жалуется ему, как судье какому:
— Он меня на Прорву брать не хочет. Скажи ему, чтобы взял! — И смотрит на Володю с яростью.
— Что ж ты его не хочешь брать? — говорит Шурка. — Ведь он нам не помешает и даже поможет.
— Так ведь я так! Он сердится больно, так я и подзадориваю. А хочет, так пусть едет. Мне все равно.
Вася сразу успокоился, но не утерпел, взглянул на брата и говорит: