О мертвых — ни слова
Шрифт:
— Леша, у нас возникли неожиданные осложнения. Тебе необходимо на несколько дней уехать из Москвы. Давай через час встретимся на Кунцевской, я отвезу тебя к себе на дачу и по дороге все объясню.
— На несколько дней? — переспросил Леша. — А что я скажу начальству?
— Ну, скажи, например, что приболел.
— Но я же здоров!
— Черт! Ты уверен?
— Уверен.
— Неужели ты не чувствуешь хотя бы легкого недомогания? Подумай как следует. Может, у тебя ноет зуб или покалывает в боку?
— Нет, — выдал Леша после долгого молчания. — Ничего нигде не ноет и не
— Тогда скажи, что родителям может понадобиться твоя помощь в уборке урожая.
— Какой урожай? Ноябрь на дворе.
— Ну, в подготовке к следующему сезону.
— Они уже подготовились.
— Ну, Лешенька! — взмолилась я. — Придумай что-нибудь. Одно-единственное маленькое дело, которое требует твоего недолгого отсутствия.
— Не могу, — отрезал он.
Надо сказать, что с Лешей меня связывают самые сердечные отношения. Мы с ним никогда не ругаемся и уважаем даже самые нелепые причуды друг друга. Из всей нашей компании я единственная ни разу не позволила себе съязвить по поводу его педантичности, непостижимого пристрастия к изучению всевозможных справочников, путеводителей и расписаний, а также поразительной нечуткости. Даже его неумение врать всегда воспринимала как данность, пусть неприятную, но вполне терпимую. Однако в эту минуту я была весьма близка к тому, чтобы заорать на него.
— Леша, я когда-нибудь донимала тебя по пустякам?
— Нет, — признал он по размышлении.
— Дело очень серьезное. Напряги всю свою волю и постарайся убедить начальство в необходимости своего отъезда.
— Не могу, — повторил он, как попугай.
Я испустила протяжный стон и вцепилась себе в волосы. Если мне не удастся вытащить этого правдолюбца из Москвы, капитан Селезнев в два счета расстроит мой замысел и устроит нам настоящий ад. Не говоря уж о том, что Машенька… нет, об этом лучше не думать. Я чуть было не пустила слезу, но тут меня осенило.
— Леша, а что будет, если ты смоешься без предупреждения? Тебя уволят?
— Не знаю… Нет, вряд ли. У нас сейчас полотдела приходит на работу раз в неделю.
Леша работает в научно-исследовательском институте, где зарплата лишь ненамного превосходит стоимость проездного билета.
— Так какого же черта ты… — Я едва не выматерилась. — Что же ты раньше не сказал? Все, через час встречаемся на Кунцевской. Садись в первый вагон от центра и выходи налево. Я подъеду на «Запорожце», — и швырнула трубку, не дожидаясь ответа.
Какими бы недостатками ни обладал Леша, его достоинства искупают все. Их перечень слишком долог, чтобы приводить его полностью, посему ограничусь упоминанием лишь двух: Леша отличается редкостной исполнительностью и пунктуальностью. Когда я подъехала к месту встречи, он уже переминался с ноги на ногу под расписанием какого-то автобуса (совершенно ему ненужного). Услышав мой сигнал, Леша неохотно прервал любимое занятие и влез в «Запорожец».
— Ну, что стряслось?
Я подробно пересказала ему разговор с Сержем. Леша внимательно выслушал меня и, когда я закончила рассказ, долго молчал.
— Вообще-то этого следовало ожидать, — изрек он в конце концов. — С нашим-то везением…
— Мефодию не повезло еще больше. Как ты
— Навряд ли.
— Почему? Смотри, последние десять лет он только и делал, что мыкался по чужим углам. Работы нет, денег нет, семьи нет. Куда ни кинь — всюду клин. Может, ему все надоело…
— И он отправился на вечеринку, чтобы напиться там яду?
— А почему нет? Мефодий, как известно, был довольно злопамятен. Из всех присутствующих, пожалуй, лишь Генрих да Лёнич ухитрились ничем его не обидеть. Может статься, он хотел таким образом вызвать у нас угрызения совести.
— И испортить жизнь Генриху, который ни в чем перед ним не провинился?
— Ну, снявши голову, по волосам не плачут.
— Нет. — Леша покачал головой. — Не верится мне в самоубийство Мефодия. Ты вспомни, как он вел себя в пятницу.
— А как он себя вел? Сидел в углу, надувшись как мышь на крупу, смотрел на нас волком и помалкивал.
— Это сначала. А потом, когда напился, стал кричать, что все мы — нули без палочек и когда-нибудь еще будем ему завидовать.
— Ну, это чистой воды пьяный кураж. Мефодий давно грозился родить свои гениальные программы, огрести миллионы и заткнуть за пояс Билла Гейтса. Возможно, до него наконец-то дошло, что, упулившись в телевизор и играя в игрушки, мировой славы не стяжать. Тут-то он и понял, что ничего, кроме воздушных замков, создать не в состоянии.
Леша вытянул губы в трубочку, повращал глазами и снова покачал головой.
— Мефодий никогда не мог оценить себя трезво. У тебя не появлялось ощущения, что он остановился в развитии на уровне пяти лет?
— Появлялось, и не раз. Страшный эгоцентрик, по-детски доверчив, обидчив и несамостоятелен — чем не портрет пятилетнего чада? Ну и что с того?
— Обидчивость и доверчивость — это не главное. Мефодий, как ребенок, жил в наполовину придуманном мире и там же укрывался от всех неприятностей. Такие типы к суициду не склонны.
Лешины утверждения всегда верны — это аксиома, проверенная практикой. Его домыслы, предположения, догадки и умозаключения могут быть ошибочными или даже смехотворными, но утверждения — никогда. Я немедленно отмела в сторону предположение о самоубийстве и переключилась на вторую, еще более неприятную версию. Леша, видя мою задумчивость, с разговорами ко мне не приставал, благодаря чему я получила возможность предаваться размышлениям всю дорогу до дачи, не считая тех нескольких минут, когда мы остановились, чтобы заправить машину, купить продуктов и автомобильную эмаль.
Суть моих умственных упражнений была проста — перебрать в памяти гостей Генриха и найти самую подходящую кандидатуру на роль убийцы. Начала я с того, что отбросила себя, потом по некотором размышлении — Лешу, Генриха, Марка и Прошку. Соображения, которыми я при этом руководствовалась, лежат на поверхности: во-первых, мои друзья не могут быть убийцами, во-вторых, ни один из них никогда не стал бы убивать в квартире Генриха. Возможно, на чей-то взгляд, эти доводы звучат недостаточно убедительно, но меня они удовлетворили полностью. Исключив нашу славную пятерку, я ловко сузила круг подозреваемых до четырех человек.