О Михаиле КедровеВоспоминания, очерки, статьи
Шрифт:
На стареньком, видавшем виды автомобиле Якимчик и Кедров направились в город. Михаил Сергеевич побывал в губкоме партии, губисполкоме, выслушал сообщения руководителей о положении дел в губернии, их просьбы, поделился своими планами.
В группу Кедрова входили оперативные сотрудники и следователи Ламовский, Тубала, Ефремов, Эйдук. Это были опытные, знающие дело люди, которые начинали службу в Особом отделе ВЧК с момента его создания, принимали участие в проведении сложных операций под непосредственным руководством Дзержинского. Вместо с сотрудниками
…Следователь губчека Сергей Бартенев вел дело на Никитина, арестованного по заявлению рабочих вагоноремонтных мастерских за принадлежность к царской охранке. Рабочие писали, что Никитин состоял в социал-демократической организации железнодорожников, посещал занятия политкружков, участвовал в нелегальных заседаниях, несколько раз арестовывался вместе с другими революционерами, но вскоре оказывался на свободе, тогда как других отправляли на каторгу. Рабочие замечали и тайные встречи Никитина с жандармами.
В делах губчека материалов на Никитина, как на секретного агента, не оказалось. Вел он себя самоуверенно, категорически отрицал причастность к охранке, представлял себя человеком, чуть ли не пострадавшим за дело революции. Царская охранка тщательно оберегала своих агентов. Каждому завербованному предателю давали псевдоним, которым он подписывал донесения. Встречи проводились с соблюдением строгой конспирации. Живя под постоянным страхом возмездия, агенты ревностно постигали ремесло тайного предательства, учились лгать и всячески изворачиваться на случай провала.
По поручению Кедрова делом занялся следователь Особого отдела ВЧК А. В. Эйдук. Он передопросил свидетелей, уточнил их показания, выявил и допросил новых свидетелей. При более тщательном изучении архива жандармерии обнаружил несколько секретных донесений на тамбовских революционеров, написанных почерком, похожим на никитинский, подписанных псевдонимом. Экспертиза дала заключение, что донесения написаны Никитиным. Изобличенный неопровержимыми доказательствами, предатель признался, что был агентом охранки, выдавал революционеров и получал за это деньги.
По постановлению коллегии губчека провокатора расстреляли.
Нельзя было оставлять безнаказанными тех, кто до революции расправлялся с борцами за освобождение трудящихся.
…Молодой крестьянин Ефим Морин с большим трудом пробился в высшее учебное заведение — учился в Москве, в институте. Там он познакомился с социал-демократами, вступил в подпольную организацию, стал способным партийным агитатором.
Семья Морина жила в имении княгини Нарышкиной. Приезжая в село на каникулы, молодой революционер беседовал с крестьянами, призывал бороться за свои права, распространял нелегальные листовки. Помещица возненавидела «бунтаря» и искала
В 1907 г. за пропаганду революционных идей и распространение нелегальной политической литературы полиция арестовала Ефима Морина. При конвоировании арестованного в полицейский участок стражники Щербаков и Колдашев застрелили Морина — якобы «при попытке к бегству». Жители окрестных деревень возмущались расправой над революционером и заявили, что его убийство на совести княгини.
По жалобе родственников убитого судебные органы: проводили тогда расследование. Экспертиза дала заключение, что совершено преднамеренное убийство. Но царские власти замяли это дело не без участия помещицы Нарышкиной.
После революции в ЧК поступили данные, что Нарышкина дала взятку стражникам в сумме 300 рублей, чтобы «убрали смутьяна», и подкупила судей, которые замяли дело. На основании новых данных следствие возобновили, разыскали старое дело. Нарышкину арестовали.
Еще не старая, высокая, полная женщина с грубыми чертами лица целыми днями молилась в камере… На допросах бессовестно лгала, категорически отрицала свою причастность к убийству Морина. Дело осложнялось тем, что бывшие стражники Щербаков и Колдашев погибли на фронте, их допрос исключался.
Михаил Сергеевич проявил интерес к этому делу. Поручил своим сотрудникам разобраться с материалами. Следователь ВЧК Ламовский выехал на место преступления. Жизнь помещицы в деревне была на виду. Бывшая горничная Наталья Прусакова на допросе показала, что барыня в ее присутствии выдала стражнику Щербакову 300 рублей и сказала, что это на двоих с Колдашевым «за то дело». Тогда же стражники, пьянствуя в местном кабаке, бахвалились, что барыня у них «на крючке», они в любое время могут тянуть с нее деньги.
Вернувшись в Тамбов, Ламовский вызвал Нарышкину на допрос. Она, как и прежде, категорически отрицала свою вину.
— Ну что же, — сказал следователь, — тогда поедем в деревню. Пусть люди расскажут о ваших проделках.
Нарышкина поняла, что дальше запираться бесполезно, сверкнула недобрыми глазами:
— Не надо никуда ехать, пишите, сама все расскажу.
Когда протокол был оформлен, каждый лист подписан, следователь спросил:
— А как же бог посмотрит на ваши прегрешения?
— Бог меня простит, — потупившись, тихо ответила арестованная.
— Бог, может, и простит, — сказал следователь, — а военный трибунал наверняка строго накажет.
Так оно и вышло.
Кедров, находясь в Тамбове, пересмотрел все дела на арестованных, обошел камеры, беседовал с арестованными, дал указание по каждому делу. Председатель губчека И. И. Якимчик вспоминал потом:
«Кедров и его работники проявляли неутомимость. Сотрудничество с ними было полезным, работалось легко. Мы часто забывали о сне и отдыхе. За три недели их пребывания в Тамбове, по сути дела, были рассмотрены все основные материалы. Полученную помощь трудно переоценить».