О нас троих
Шрифт:
Я приземлился в Хитроу; Марко ждал в зале прилета: я протискивался через толпу встречающих и не успел его заметить, а он уже положил руку мне на плечо. Мы обнялись, похлопали друг друга по спине, еще и еще, оглядели друг друга со всех сторон, оценивая, насколько мы изменились: я смотрел на его лицо, маленький шрам в углу глаза, седые пряди в длинных, до плеч, волосах. Но все это не портило его, наоборот, он выглядел даже лучше, чем много лет назад, когда я уезжал из Лондона: темные глаза горели прежним огнем, в подтянутой фигуре чувствовалась прежняя энергия, одет, как и раньше, в черное, в стиле рок-звезды, но все вещи лучшего
— Ты выглядишь лучше, чем я ожидал, — сказал Марко, когда я получил свой багаж — дорожную сумку; он надел большие темные очки, полностью скрывавшие его глаза.
— Зато чувствую себя паршиво, — сказал я; мы шли плечо к плечу в толпе пассажиров, и я думал, что вряд ли выгляжу так уж хорошо. По-моему, время меня сильно потрепало: волосы поредели, лицо раздалось вширь, появился животик, ранки, нанесенные мне недоверием, страхом и неуверенностью, стали зияющими язвами. Я пытался посмотреть на нас глазами сновавших вокруг людей, и видел какого-то старообразного и расплывшегося ребенка рядом с мужчиной в самом расцвете сил.
Наверно, Марко это почувствовал, потому что крепко ухватил меня за рукав.
— Ливионе, дружище, хватит хандрить! — воскликнул он. — Черт возьми, сто лет прошло, и мы наконец-то вместе, теперь ты живо придешь в себя.
— А что со мной не так? — спросил я. — Выгляжу паршиво?
— Ладно тебе, ты, как всегда, на высоте, — ответил Марко и быстро потащил меня к одному из выходов.
На улице стоял старый зеленый «ягуар» с открытой дверцей, в нем боком сидела девушка, поставив свои длинные ноги на тротуар, и разговаривала по телефону; она увидела нас и, высунувшись из машины, помахала рукой.
— Это Сара, — сказал Марко. Пока мы шли к ней, она положила трубку и вылезла из машины.
Она была высокой, большие солнечные очки делали ее похожей на стрекозу, светлые — почти белые — волосы спадали локонами, одета в белую блузку с жабо и рукавами фонариком, ультракороткую юбку и лакированные сапожки кроваво-красного цвета на высоком каблуке. Марко сказал ей по-английски:
— Это Ливио Молинари, мой лучший друг.
Сара улыбнулась, торопливо и как-то нервно протянула мне руку. Думаю, ей было лет тридцать пять, хотя издалека она выглядела на двадцать, благодаря своему стилю одежды, форме очков, манере двигаться; она чем-то напоминала Мизию, но не ту, какой я застал ее во Флоренции десять дней назад, перед отъездом в Грецию, а ту, какой она была в Париже. Сара тоже выглядела как женщина-ребенок, к которой непросто найти подход, она так же смотрела собеседнику прямо в глаза, с демонстративной уверенностью в своей правоте; мне казалось, что два временных пласта наложились друг на друга, и я не мог отделаться от этого странного ощущения, пока переминался с ноги на ногу у капота машины, не зная, что делать со своей сумкой.
Мы сели в старый «ягуар»: Марко с девушкой впереди, я сзади. Не то чтобы я думал, что у Марко никого нет, но когда я уловил напряжение в их взглядах, скрытых за стеклами очков, то испытал неясное разочарование, словно почувствовал себя лишним, я радовался, что они
— Отличная машина.
Марко время от времени поглядывал на сидевшую слева от него Сару, как будто между ними что-то произошло и напряжение осталось; посмотрев на меня в зеркало заднего вида, он сказал: «Сара ведет передачу на WebTV о современной английской музыке».
Казалось, что здесь, в салоне старого «ягуара», обитого деревом и хорошо выдубленной кожей, он говорит по-итальянски с легким акцентом: он чуть колебался, выбирая слова, соединяя их во фразы, адресуя их мне, сидящему на заднем сиденье.
— Ты художник, да? — спросила Сара, закуривая длиннющую сигарету с позолоченным фильтром. В ее ядовито-синей сумочке из фальшивой крокодиловой кожи зазвонил сотовый телефон; она принялась с остервенением трясти сумку, наконец, нашла телефон и сказала: «Да?».
Марко сказал вполголоса:
— Ее передача безумно популярна. Она здесь звезда.
Я не понял, была ли в этих словах ирония.
— В пятницу в три? И речи быть не может, — говорила Сара, ее телефон был того же ядовито-синего цвета, что и сумочка. — Я ему уже сто раз объяснила. Если очень постараться, я смогу в час или в пять, но НЕ в три. Ясно? — На этом разговор закончился, она убрала телефон в сумочку; глубоко затянулась, устроилась поудобнее на сиденье. Теперь, когда я смог лучше разглядеть ее, то увидел, что ей не хватает яркости Мизии, нос короче и не такой выразительный; энергия, дававшая о себе знать в ее голосе и движениях, была совершенно иной.
Марко то и дело поворачивался к ней, потом смотрел на меня в зеркало, словно никак не мог решить, на ком сосредоточить свое внимание.
— Кошмар, новость о смерти твоей бабушки меня совсем подкосила. Вчера вечером купил «Коррьере делла сера», хотя никогда этого не делаю — мне только хуже становится от новостей из Италии, — и увидел статью о ней. Я даже не знал, что она так много сделала для науки.
— Да, немало, — сказал я. Интересно, задавался я вопросом, всегда ли после долгого перерыва в общении даже с очень близким человеком нужно время, чтобы вернулась прежняя легкость; я пытался вспомнить, как это было с Мизией.
— Честно говоря, я думал, что ты многое нафантазировал, рассказывая о бабушке, — сказал Марко. — У тебя все построено на впечатлениях, никогда не знаешь, как все было на самом деле. — В машине зазвонил телефон; в зеркале заднего вида я увидел недовольный взгляд Марко, но, когда он ответил, его голос уже звучал холодно и бесстрастно:
— Нет, никак не меньше пятидесяти тысяч. У меня и так сроки двух заказов накладываются друг на друга, и целых две недели уходит только на съемки. Торг? Торг неуместен, вот какой торг. Звони, пока.
Сара курила и смотрела на Марко, они не произносили ни слова, но казалось, между ними не прекращается диалог. Она вытащила из кармана аудиокассету и вставила в магнитофон: в старом «ягуаре» забился бешеный пульс, звук рос и раздувался, как электронный мыльный пузырь, и, лопнув, раздувался снова. Марко обернулся и хлопнул меня по колену — я хорошо помнил эти его бурные приступы дружелюбия.
— До сих пор не верится, что ты приехал, — сказал он. — Черт возьми, я уже думал, что мы никогда не встретимся! Ливио!