О нас

Сабурова Ирина Марковна

– - Белоколонный дом!
– - восхищался Лодька.
– - Верниссаж оригинальной молодой художницы, княжны Тьмутараканской! Подъезжают кареты, автомобили, и подаются ананасы в шампанском на завтрак для почетных гостей -- а непочетных не будет! Таюнь, я обдумал все. К этому времени у вас поспеет клубника, а битые сливки из соседней конюшни, где корова. Берусь бить. Без водки не обойтись, конечно, но одних бутербродов мало. Поразите чем нибудь потрясающим на закуску. Легчайшее блюдо -- нечего кормить почетных гостей. Когда мы останемся тет-а-тет с друзьями, -- тогда другое дело -- дайте чего нибудь поесть. Но зато вы будете признаны, честное слово!

Ни один цирковой номер не был таким страшным, как этот день. Прием на тридцать человек -- а может быть придет больше -- с ее то средствами! И первый большой прием в "усадебном доме". Будут журналисты. А она и в студии как следует не училась -- только так, сбоку, диллетантка. И Таюнь снова всматривается в свои картины, вспоминает, как вот здесь не могла справиться с тем и этим, хочется провалиться

сквозь землю, страшно.

В Биненмуйже цветет сирень. Темно красная, лиловато-серебристая, белая, просто лиловая -- буйная, ликующая, солнечная, пьянящая сирень, -"виноградовский сюжет" -- сказал восхищенно Лодька. Кусты, посаженные Таюнь, разрослись, обступили террасу, развернулись веером от широких ступеней, прижались к стенам, заглядывают в окна. Июньское солнце встает рано, уже успело прогреть, залить золотистым теплом и песок разбегающихся дорожек, и лужайки, на которых первые брызги ромашек, клевер, синева колокольчиков. Торжественный каштан за домом высится костелом в зажженных свечах, гудит пчелиным органом, и кажется, что весь дом и все кругом звенит этим торжествующим сиреневым, весенним гимном. Аккорды ложатся шлейфами у колонн, стелются под ноги гостям -- и среди них немало удивленных восклицаний. Как, но ведь говорили, что Биненмуйжа -- это что то заброшенное, полуразвалины? Говорили, что молодая эксцентричная художница нанялась сюда дворничихой? А может быть рухнет крыша, или провалится пол, когда они войдут в дом?

Но натертый паркет (спасибо соколам!) -- мягко золотился в двухсветном зале, самой внушительной мебелью которого был камин. За нехваткой стульев, пришлось соорудить скамейки перед столом с закусками (кто бы мог подумать, что "стильная парча", которой они были покрыты -- всецело изобретение Таюнь, открывшей на чердаке, в числе прочих сокровищ, вылинявшие шторы?). Закуски: артистически приготовленные бутерброды, пирожки и горячая гречневая каша по совершенно особому рецепту -- были одобрены самыми капризными гурманами. Водки, конечно, не хватило -- но в конце концов, дело в картинах!

Таюнь принимала, показывала, знакомилась, угощала такое количество гостей, да еще таких важных!
– - первый раз в жизни. Накануне она мучительно припоминала, как это делала мама, но мама редко принимала уже гостей. Самой ей пришлось бывать на приемах, но ... и наконец она нашла, на что опереться. Очень просто: рядом встал лорд Ферисборн, хозяин замка ли, дома, все равно: стоит только чуть повернуть голову, и она увидит рядом его высокое плечо, рука незаметно оперется на подбадривающую руку. Он ведет ее, уверенно и свободно, от одного к другому, вместе раскланивается, сдержанно улыбается, говорит, и улыбка не меняет внимательных, спокойно рассматривающих серых глаз, корректной, чуть удивляющейся иногда вежливости -- как тогда, в этот сумасшедший, солнечный, с ярко белосиними тенями день... а ведь это конечно, надо нарисовать: "Первый прием"! Новая тема для картины. Таюнь загорелась совсем не английской сдержанностью, и стала почти красивой. ("У нее коронки в глазах вспыхивают" -- отметил про себя Апсит.)

Тот же большой, грузный Апсит, с круглыми плечами, круглой темноволосой головой с легкой проседью, и темно карими, внимательно поблескивающими глазами, удовлетворившись обильной закуской после не менее обильного возлияния -- водрузился во весь свой рост посреди зала, обвел его рукой, и слегка усмехаясь полными губами, произнес неожиданно для всех громовую речь.

– - Моя юная коллега -- да, так я могу вполне вас назвать -- запомните на всю жизнь одно: не бойтесь. А бояться вам есть чего. Полуслепых, совсем слепых и умничающих людей. Не знаю, кого из них больше. Но все они, по мещански или по ученому, будут снисходительно пожимать плечами над вашим даром -- видеть сказки. Да, у вас сказочный дар. Вот старинный полуразрушенный дом, в который приезжают в каретах призрачные гости, и их встречает веселая диккенсовская семья. Вот осенний лес, из которого выезжает рыцарь на коне с кленовым листом на щите и хрустальными глазами. Вот менуэт теней в ледяном замке Грига. И все в том же духе. И правильно. Не беритесь ни за что другое. Вы нашли свой путь -- сказки. "Только сказочные картинки" -- скажут вам нищие духом. Да, и это "только" -- богатство. Вы сами богаты и раздаете его другим. Запомните, что этих других -- тоже очень много. Я встаю не только на вашу защиту, но вот и за этих многих других, а имя им -легион. Вы не Репин, не академик, и у вас никогда не будет громкого имени. Вы говорите шопотом. Вы не поражаете, не ослепляете мастерством, но даете задуматься и помечтать. Только. Вы безо всяких течений и измов, но зато у вас драгоценность: мечта. И притом эта мечтательная улыбка свойственна, заметьте, больше всего обездоленным, усталым, несчастным людям -- а таких больше всего. Они скромны и незаметны, у них часто не бывает в жизни ничего более яркого, чем их мечтания, они слишком робки и слабы, чтобы дерзать, слишком сердечны, чтобы стать опустошенными циниками, слишком бедны, чтобы учиться в мировых музеях и покупать орхидеи. Но Бог создал полевые цветы, и они для всех, кто их видит. Бог создал этих маленьких людей тоже, и их больше, чем великих. Гениями восхищаются, но понимают их немногие. Гениальными называют многих, которых забудут через двадцать лет. А вот великий гений Толстой сказал, что из всех человеческих произведений сказки переживают тысячелетия. У вас есть

дар их видеть -- покажите их другим. Только если вы хотите исцелить кого нибудь улыбкой -- надо много болеть самому. Вы не люстра, а лампадка. Оставайтесь ею. И как бы на вас ни шипели -- не бойтесь. Лампадки нельзя тушить. Она согревает душу. А это уже очень много -- достаточно для смысла человеческой жизни, коллега. Когда постареете, поймете это. Бейтесь за свои сказки. Уважайте тех, кто сам что-то создал, воздвиг, все равно, что: построил дом или лодку, произведение искусства или формулу, но оправдал свое назначение человека, который создан по образу и подобию Творца, и потому может творить и создавать сам по силам своим. Но не почитайте тех, кто ничего не создал, а только нахватался чего нибудь, и судит, разъедает многословием, расщепливает волосок, философствует без мысли, и способен только подтачивать, разрушать, опустошать, обесцвечивать -- и ожесточаться самому. Бойтесь людей с бельмом на глазу! Это клеймо пустоты и они кладут ее печать на все вокруг себя. Если они умны -- тем хуже, если талантливы -- то ядовитее. Дать они не могут, ни себе, ни другим, и поэтому разрушают все. Отходите от них. Не бойтесь малого. Создавайте в нем -- большое. А сказка -- значит очень много. В чем ее сила? В том, что она претворяет жизнь в то, чем она должна была бы быть -- и бывает иногда -- и примиряет с тем, чем она есть на самом деле. Сказка -это квинтэссенция, катализатор, высшая сублимация жизни, если уж хотите ученое слово. Поэтому каждый претворяет ее по своему, раскрывает ее своим ключом, творит вместе с вами. Поэтому она понятна всем, кто не утратил чувства жизни, того, что мы называем поэзией, музыкой, мечтой. А кроме всего, что я вам наговорил, и в вашу честь, и в защиту вот этих маленьких людей, которые тоже жаждут, но их презрительно сбрасывают со счетов и снисходительно поучают снобирующие критики, умалчивая конечно, что не будь этих маленьких -- и им нечем было бы жить -- кроме всего этого, у вас редкая удача: сразу найти свой собственный голос, свой жанр. Он прост и оригинален, трогает сердце и заставляет думать. Чего же больше?"

... Да и в самом деле казалось тогда, что в ее картинках -- весь смысл жизни, самое ценное. Жизнь была молодой, веселой и дерзкой, разрешение аккорда синезеленолиловых тонов -- достижение! О нем можно говорить до утра, и каждое утро рассветало надеждой на счастье -- хотя бы в сирени!
– - а потом и в груди. Казалось так...

Ну что ж, теперь иначе. Это в молодости за каждым углом -действительно может быть счастье, поэтому интересно, не терпится заглянуть за этот угол, по дороге к нему надежды, увлечения, мечты, и с ними отправишься куда угодно: неизвестность притягивает, манит, обещает -- все и еще больше.

Теперь углы стали другими. Они заступают дорогу, вдвигаются, врезываются в путь, скрывают что-то, чего можно только бояться -- или знать, что за ними ничего не ждет. Еще одна утрата, может быть еще один отказ, еще лишняя усталость. На пути к ним желания не вырастают, а теряются, и от переоценки ценностей остается не много, и даже не жаль. Проще и спокойней. Хорошо бы и не заглядывать вовсе за углы, а остановиться, закрыть глаза -на прошлое и будущее тоже. Если уж говорить о желаниях -- так только об одном: чтобы подольше осталось вот, это, сегодняшнее: солнце, цветущий куст, или просто так... нет, это не апатия. Покой -- не бессилие. Просто минимум требований, но от них нельзя отказаться, на них нельзя терять права, в особенности, если -- нечего ждать, как теперь ...

– - А теперь мы свернем с дороги и пройдем прямо по меже вот к той рощице под лесом -- командует Викинг.
– - Так будет напрямки к бауеру. Болотце у рощицы наверно уже подсохло, и там кстати, заброшенный домишко стоит. Только без колонн, кунингатютар, хотя есть крылечко с тумбочками. Стоит посмотреть, симпатично. Можно покурить и ободрать заодно куст сирени, раз она цветет.

Дорожка к рощице давно заросла. Тонкие березки, растущие бессильным букетом, но вот и больших две, раскидистых. Свежий запах озерка посреди болота, камыш. Низенький домишка с круглым чердачным окошком, повалившийся забор, между кольев поднимаются острые листья одичавших ирисов, отцветшая яблоня рядом, и совсем около дома -- кусты сирени и шиповника. Две пологие бетонированные площадки ведут уступами к запертой двери с выбитым сверху стеклом.

Очень далекое что-то тронуло за руку и повело вокруг дома. Да, как тогда -- заглянуть в щели между ставнями... одно окно бы тут, во всю ширину стены сделать... комнаты две с кухней, не больше... и сарай покосившийся тоже под березой есть, дом с садом, огородом, озеро для лебедей... Сколько они шли от города? Полчаса? Никто не живет, все разваливается...

Таюнь садится на каменную приступку у тумбочки, проводит рукой по согревшемуся бетону, обнимает, как друга.

– - Кунингатютар, я вижу, вы погибли. Тяга к земле неистребима. Усадебные инстинкты. Конюшни не хватает -- впрочем, на озере ваших лебедей развести можно.

Пани Ирена умно покачивает головой.

– - В самом деле, Таис... (она называет Таюнь по французски) -Поселиться хотя бы на лето -- все лучше, чем наш разбойный притон. Далеко только, но если достать велосипед... Фантастической дворничихой вряд ли удастся, в Германии все ферботен, но если найти хозяина ... ваш знакомый бауер, Юкку, наверно знает, кто он.

– - Можно и... купить?
– - Таюнь сперва сама пугается такой дерзкой мысли и пытается оправдаться: -- Немцы ведь считают деньги еще по старому. Тысяча марок для них это тысяча, сумма, а для нас -- десять пачек сигарет.