О прекрасных дамах и благородных рыцарях

Коскинен Милла

Когда-то его имя писалось в архивах Кембриджа как Ван Дайк, но поскольку его образование спонсировалось на уровне Мастера Искусств герцогом Бакингемом, изменилось и имя. Это, кстати, говорит о том, что пришлый голландец или фламандец был учеником одаренным. Это было в обычае английских баронов – покровительствовать многообещающим дарованиям. Не потому, что деньги были лишние (а они были), а потому что в пятнадцатом веке Оксфорд и Кембридж были университетами захолустными, а патриотизм и национальная гордость англичан требовали, чтобы их обучение могло конкурировать с университетами на континенте. Взамен ожидалось, что такой стипендиат, в свою очередь, отпреподает в университете энное количество часов.

Каким-то

ветром в эту систему занесло и Нандьюка – студента, обладавшего, очевидно, талантами как минимум, потому что крутился он в те годы в обществе самого Джона Арджентайна. А Джон Арджентайн был придворным астрологом и физиатром, который составлял гороскопы для Эдварда IV и Эдварда V. Арджентайн был также человеком, последним видевшим «принцев из башни» перед тем, как те исчезли совершенно таинственно и бесследно. Арджентайн, кстати говоря, весьма преуспел при дворе Генри Тюдора, хотя и в качестве физиатра, а не мага. Именно Арджентайн был личным врачом принца Артура.

На первый взгляд, объединение науки исцеления с «темными искусствами» выглядит нелогично. Но это только на первый взгляд. Тот, кто может исцелить, может и нанести вред. Тот, кто понимает язык звезд, наверняка в сговоре с духами стихий. Не говоря о занятиях алхимией, дающих просто неограниченные возможности для любознательного ученого!

Не стоит думать, что люди, живущие в Средневековье, были суевернее или наивнее, чем мы. Скорее, менее, потому что они были гораздо ближе к реалиям жизни, чем мы, а это как-то излечивает от избытков мистичности в организме. Поэтому увлечение интеллектуальной диаспоры алхимией списывать на какую-то предполагаемую «недоразвитость» Средневековья не нужно. Дело обстояло с точностью до наоборот: алхимия была экспериментальной наукой, естественным развитием философской составляющей знаний. И, как экспериментальная наука, вызывала у вершителей судеб противоречивые эмоции. Если папа Клемент IV в тринадцатом веке покровительствовал францисканцу-ученому Роджеру Бэкону и изучал его труды по философии, теологии, астрологии и алхимии, его преемник считал Бэконовы пересмотры астрологических доктрин слишком «ультра» и уж совсем не одобрял увлеченности францисканца составлением пророчеств.

В общем и целом, говоря об астрологии и алхимии, надо помнить, что они были науками, имеющими свою теоретическую базу, свои теоремы и аксиомы, свои понятия и традиции. И эти «некромансеры» знали, что делали, хотя устоявшийся стереотип изображает алхимиков или безумцами, или шарлатанами. Разумеется, кто угодно мог закупить алхимическое оборудование и начать какие угодно опыты, но это не делало его алхимиком. Кто угодно мог составлять гороскопы и изрекать пророчества, но это не делало его астрологом или философом. Можно возразить, что списки ингредиентов для алхимических опытов говорят сами за себя, слишком научными они не выглядят. Но уже некоторое время существует обоснованное мнение, что эти списки – шифры, которые в наше время потихоньку расшифровываются.

В любом случае настоящие «некромансеры» были людьми образованными, членами определенной группы, хорошо знакомыми друг с другом. У каждого из них имелась определенная репутация и среди «своих», и среди нанимателей. И они были плотно интегрированы в реальную жизнь. Епископ Гийом Овернский на переломе двенадцатого и тринадцатого веков изучал Вселенную, Генрих Гентский в тринадцатом веке трудился, помимо прочего, на ниве психологии, Альберт Магнус в том же тринадцатом веке вообще не оставил в науке ни одного камня неперевернутым, написав томов сорок трудов на разные темы. Причем епископ Альберт Магнус не просто делал теоретические выводы, он занимался исследованиями и экспериментами. И довольно солидная часть его интересов была обращена на медицину.

Доминиканец Фома Аквинский, опять же в тринадцатом веке, оказал на английскую медицину огромное влияние,

исследуя работу человеческой памяти помимо прочего. Вот, например, один из его постулатов: «Человек отличается от животного мира наличием способности познания и, на основании этого, способностью совершать свободный осознанный выбор: именно интеллект и свободная (от какой-либо внешней необходимости) воля являются основаниями совершения подлинно человеческих действий (в отличие от действий, свойственных как человеку, так и животному), принадлежащих к сфере этического». Иоанн Дунс Скот на переломе тринадцатого и четырнадцатого столетий потратил много усилий на отстаивание идеи непорочного зачатия богородицы, но он же изучал развитие личности и свободу воли. И был астрологом. Даже францисканец Уильям Оккам в четырнадцатом веке, имеющий репутацию философа чистейшей пробы, сделал большой вклад в изучение абстрактного мышления.

Современником персонажей Войн Роз был Джордж Риплей. Вот он уже был известен главным образом как алхимик и в качестве алхимика пользовался покровительством Эдварда IV. Этот король вообще имел довольно сильные связи в мире алхимиков и людей, принадлежавших к могущественным полусекретным орденским организациям. Риплей – один из немногих, за кем стойкие слухи признают умение делать золото алхимическим путем. Потому что сложно себе представить в Англии тех времен человека настолько сказочно богатого, чтобы он мог позволить себе даровать рыцарям Мальты по 100 000 фунтов в год на их войны против неверных.

Вот то, что алхимические опыты были небезопасны и сопровождались выделением более или менее омерзительных запахов – правда. Как и то, что многие алхимики утверждали, что умеют «призывать существа невообразимые» – как правило, не вдаваясь в подробности. Отсюда, по-видимому, и стойкое ассоциирование алхимиков с темными искусствами. Отсюда это название – «некромансеры». Конечно, рассматриваемые в данном, мелком контексте некромансеры были гораздо более скромными персонами, чем Риплей и епископы, но на своем уровне они делали то же самое: исследовали природу, исследовали человека и экспериментировали с веществами, составляя лекарства. Эти рецепты исследуются сейчас в том объеме, в котором они известны, и за многими признаются несомненные достоинства. Хотя леча одно, они могли покалечить другое – но разве не так обстоят дела со всеми лекарствами?

Был «некромансер» и при Ричарде III, правда, не собственный. Патронессой Уолтера Лемпстера была Элизабет, герцогиня Норфолк, женщина, как известно, не жадная. Во всяком случае, когда умер Лемпстер, его три родственницы унаследовали 500 фунтов, из которых 300 наличными, и кучу дорогой посуды. А библиотеку Лемпстер завещал королевскому колледжу в Кембридже. При короле-легенде Генри V в некромансерах состоял врач и священник Николас Кольнет. Кольнет оставил после себя всего 89 фунтов, зато массу серебряной и золотой утвари. И его гардероб ни у кого бы не повернулся язык назвать жалким!

Глава пятая. Вдовствующая леди

Путешествуя по биографиям средневековых леди и лордов, нельзя не заметить, что редко кто из них проживал всю свою жизнь в одном браке. Большинство дам переходили из одного замужества в другое – по разным причинам некоторые предпочитали сохранять статус femme sole, самостоятельной женщины. Обычно среднестатистическая вдова либо заключала новый брак в течение двух лет после смерти предыдущего мужа, либо не связывала больше себя замужеством вообще. Кристина Пизанская, которая сама предпочла одиночество и карьеру новому браку, оставила вдовам письменные указания о том, как следует вести себя после утраты дорогого супруга, и можно не сомневаться, что в замках и поместьях средневековой Англии эти инструкции были не менее читаемы, чем сочинения отцов церкви, которые, кстати, тоже обращались к вдовам.