О проблемах языка и мышления
Шрифт:
«Изучение мертвых языков будет совершенно оставлено… а изучение живых иностранных языков будет делом второстепенным». Только там, где сношения между народами выразятся в передвижениях народных масс, иностранные языки должны быть усвоены каждым в легкой форме, смотря по нужде. Для достижения «действительно образовательного результата при изучении языков» придумана своего рода всеобщая грамматика, и особенно для этого дела должна служить «материя и форма родного языка».
Национальная ограниченность современного человека является еще слишком космополитической для г. Дюринга. Он хочет уничтожить и те два рычага, которые при современном строе дают хотя некоторую возможность стать выше
Ненависть к старой филологии доводит его до того, что все самое дурное, что можно в ней найти, он делает «центральным пунктом имеющего действительно образовательное значение изучения языков». Очевидно, нам приходится иметь дело с филологом, никогда не слыхавшим об историческом языкознании, так сильно и плодотворно развившемся в последние 60 лет, и поэтому отыскавшем «современные возвышенные образовательные элементы» языкознания не у Боппа, Гримма и Дица, но у блаженной памяти Гейзе и Беккера.
(Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XIV, 326, 327. 1931 г. // 20, 333 – 334.)
Из остальных национальностей отметим, прежде всего, в нескольких словах арнаутов; это – закаленный, первобытный горный народ, живущий в стране, спускающейся к Адриатическому морю, говорящий на своем особенном языке, не принадлежащий, по-видимому, к великому индо-германскому племени.
(К. Маркс и Ф. Энгельс. Восточный вопрос. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч. IX, 375. 1932 г. // 9, 7.)
Турция была до греческого восстания terra incognita во всех отношениях, и распространенные на ее счет представления покоились больше на сказках из «Тысячи одной ночи», чем на исторических фактах. Правда, официальные дипломаты, побывавшие в Турции, уверяли, что они обладают более точными знаниями; но так как никто из них не дал себе труда изучить турецкий, южно-славянский или ново-греческий язык, и все они вынуждены были прибегать к тенденциозным рассказам греческих толмачей и франкских купцов, то и их знания были не бог весть какие.
(Там же, 386 // 9, 20.)
В России, – которая сама является полуазиатской страной по своим условиям, характеру, традициям и учреждениям, – нашлось достаточно людей, правильно понимавших истинное положение и характер Турции. Они исповедовали ту же религию, что и девять десятых населения Европейской Турции, их язык – почти тот же самый,
(Там же, 17 // 9, 21.)
Правда, за последние тридцать лет было много сделано для осведомления европейского общества о положении Турции. Немецкие филологи и критики познакомили нас с ее историей и литературой, английские уполномоченные и английские торговцы собрали много данных о социальном положении империи. Но для наших премудрых дипломатов вся эта литература не существует, и они упорно цепляются за традицию, которая создалась изучением восточной сказочной литературы и дополняется не менее чудесными сказками, пускаемыми в оборот продажной бандой бессовестных греческих наемников.
…у меня чертовски мало времени… К тому же я должен, наконец, покончить со своими славянскими занятиями. Прежним дилетантским способом я в течение года ни к чему не пришел, а так как я уже раз начал эту историю и слишком далеко зашел, чтобы бросить ее, то я должен теперь регулярно заниматься этим некоторое время. Я две недели прилежно занимался русским языком и порядочно освоился теперь с грамматикой, еще два-три месяца дадут мне необходимый запас слов, и потом я смогу приступить к чему-нибудь другому. Со славянскими языками я должен в этом году покончить, и, au fond [в сущности], они совсем не так трудны. Помимо лингвистического интереса, который это имеет для меня, сюда присоединяется то соображение, что при ближайшем государственном перевороте, по крайней мере, хоть один из нас будет знать языки, историю, литературу и детали социальных учреждений как раз тех народов, с которыми придется немедленно вступить в конфликт.
Собственно говоря, Бакунин достиг кой-чего только благодаря тому, что ни один человек не знал русского языка. И старый панславистский dodge [обман], превращающий древнеславянскую общинную собственность в коммунизм и изображающий русских крестьян прирожденными коммунистами, опять очень широко распространится.
(Ф. Энгельс. Письмо К. Марксу 18/I 1852 г. – К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., XXI, 341 – 342. 1932 г. // 28, 30 – 31.)
Из прилагаемой записки ты увидишь, что П[ипер] сделал не мало весьма грубых промахов – ошибок грамматических и стилистических, разумеется, я не подсчитывал.
Ты можешь это ему показать, если считаешь полезным, но если бы это могло дать ему повод отказаться от перевода, то лучше ему не показывать. Если бы он стал ворчать по поводу отдельных корректур, то ты всегда можешь этим воспользоваться, чтобы показать ему его недостатки.
(Ф. Энгельс. Письмо К. Марксу 23/IX 1852 г. – Там же, 409 // 28, 113.)
Английский язык не только хорош, он прямо блестящ. Кое-где не совсем удачно вплетено несколько ходячих словечек, но это зато все, что можно сказать плохого о твоей статье. Пипера там почти не видно, и я не могу понять, зачем он тебе еще нужен.
(Ф. Энгельс. Письмо К. Марксу 1/VI 1853 г. – Там же, 487 // 28, 212.)
Похвала, расточаемая тобой моему «юному» английскому языку, подействовала на меня весьма ободряюще. Мне нехватает, во-первых, грамматической уверенности, а, во-вторых, ловкости в тех второстепенных оборотах, без которых, однако, немыслимо живо писать.