О русском воровстве, особом пути и долготерпении
Шрифт:
В общем, Владимир Андреевич никак не тянет на классический европейский образ «бандита-аристократа».
За триста лет русская литература не создала ни одного образа организатора преступности, дьявольской личности из верхов общества. Где у нас образ профессора Петербургского университета, организовавшего преступное сообщество по всей России? Где, в каком детективе выведен князь Голицын или Долгорукий - участник походов Скобелева, охотник на уссурийских тигров и на леопардов в Средней Азии, автор книг «Три года в степях и садах Ферганы»? Полковник гвардии, живущий картежным шулерством и убийствами, «самый опасный человек Москвы»?
Нет, таких ярких преступных фигур у нас
Продолжать примеры можно долго, вплоть до Чхар-тишвили - Б. Акунина, который тоже пытается описать страшный заговор тайной организации, «Азазель», во главе с чудовищной леди Эстер.[227]
Но получается у наших как-то неубедительно, кисло, да и какая же леди Эстер - Мориарти или Моран? Старая дева-истеричка…
Не буду выяснять, имели ли персонажи Конан-Дойля свои прототипы. Возможно, имели. По крайней мере, серийные убийства лондонских проституток («дело Джека-Потрошителя» в конце XIX в.) молва в Англии упорно приписывала человеку из «высшего общества». Было мнение, что эти убийства внезапно прекратились именно потому, что полиция нашла убийцу, но не захотела или не смогла передать дело в суд: слишком влиятельное лицо стояло за преступлением. Так дело и замяли на стадии следствия.
Но нам важнее даже не то, бы ли прототипы. Важнее, что в сознании россиянина нет преступных фигур из верхов общества. «Наш» сверхпреступник или из самых что ни на есть низов, как неврастеник Раскольников, мучающийся от осознания своего убожества, или пришедший «извне»: что польские ксендзы в бульварных книжках XIX века, что леди Эстер Акунина. Наши преступники совершенно лишены шиковатой привлекательности зла, очарования порока, прелести сочетания хороших манер и роковых преступных наклонностей.
Вся наша детективная литература описывает одних бедолаг Селденов, но никах не злых гениев Мориарти и не Моранов. А ведь и Селден, и обитатели Хитрова рынка, описанные тем же Акуниным, - довольно отвратительные типы. Какие-то изъяны в генетике или в воспитании привели их на дно. Они и есть типичные подонки: их умственный, культурный и нравственный уровень не выше уровня среднего обывателя, а заметно ниже. Никаких «преступных гениев»!
Пока речь о сознании людей. Но ведь и сознание имеет свою опору в реальности. В России не было и, вероятно, нет типичных для Европы преступников из благополучных слоев общества (по крайней мере как массового явления). Достоевский считал, что образованный каторжник - редчайшее исключение из правила. А Федор Михайлович сам прошел через каторгу, знал о чем писал. Преступники даже территориально жили в других частях города. Был в Москве Хитров рынок, куда Гиляровский ходил, как бы проводя этнографическую экспедицию.[228] Были в Петербурге трущобы за Охтой. Была в Одессе легендарная, воспетая в специфических песнях Молдаванка, а в Ростове-на-Дону - Темерник. Районы с мрачной славой становились символом антиобщественного образа жизни. Обитателей этих мест определяли сразу - по поведению, одежде, выражению лиц, специфической бесшумной походке.
Мне могут возразить: ведь такие кварталы были и в Европе. Вспомним легендарный «Двор отбросов» Марка Твена в Лондоне и «Двор чудес» в Париже Виктора
Все верно. Кварталы бедноты и преступности были везде. Но в Европе, во-первых, криминальные метастазы расползались из этих кварталов по всему городу. Во-вторых, существовала немалая преступность в среде среднего класса. Не в художественной литературе, а в полицейских хрониках и в аналитических книгах рассказаны серийные случаи о мужчинах, которые регистрировали брак, оформляли страховку на обоих супругов… А потом молодая жена «неудачно» шла в ванную комнату. Так же типичны истории про дам, заключавших браки, имевших страховку и завещания мужа на свое имя. Мужья которых почему-то несвоевременно принимали лекарство, которого вообще-то не следовало бы принимать.
И в России как-то получалось, что преступность есть, но в целом жить было безопасно и спокойно. Потому что существовали кварталы, куда не стоило соваться, если не хочешь лишних приключений. Но если не ходить на Хитров рынок и не лезть в трущобы за Охтой, даже в самых бедных кварталах довольно спокойно. Уровень преступности на Руси был традиционно сравнительно низкий.
Полезно было бы сравнить количество и характер тяжких преступлений против личности в Москве времен «дядюшки Гиляя» и в современной Москве, в Петербурге времен Достоевского и в современном мегаполисе. Но сделать это очень и очень трудно: подобная статистика у нас остается полузакрытой.
Но и по тому, что попадает в открытую печать, судить можно. В газетах и в Интернете встречаешь такое, что вызвало бы ужас у наших предков. Достаточно почитать криминальную хронику «Московского комсомольца» за неделю.
Убийство в приличном районе (вне Хитровки), ставшее публичным в Москве времен Гиляровского, - это тема для расследования и обсуждения газетчиками не на одну неделю.
В современной Москве такое невозможно. Ибо каждая (!) неделя приносит нашей столице до десятка (!) трупов - жертв насильственной смерти.
Современная Москва, конечно, раз в десять больше Москвы конца XIX века. Но даже если разделить на 10 все тяжелые преступления, сведения о которых попали в печать, сравнение будет далеко не в пользу потомков. Увы, нравы меняются не в лучшую сторону.[230]
Есть у нас поганая традиция приписывать себе как раз криминальные наклонности. Чем нас так радует эта картина России, огромной малины - особый сказ. Чем-то чарует, и все! Дорога она нашему сердцу. И в своем «Алтын-толобасе» Б. Акунин в очередной раз рассказывает ряд отвратительных, но чем-то очень привлекательных для россиянина сказок о русских - прирожденных уголовниках. Стоит его герою что в XVII веке, что в ХХ пересечь русскую границу - и начинается!
А ведь реальность очень далека от этой картины.[231]
«Настоящие» и «ненастоящие»
Говорят, царь - ненастоящий!
Дело в том, наверное, что в России любые бунты намного чаще, чем в Европе, происходили в рамках Системы. Целью повстанцев вовсе не было разнести вдребезги Систему и заменить ее другой… Европейцы жили в намного более напряженном, полным более глубоких противоречий обществе. Это общество взрывалось чаще и легче, чем российское, и взрывы эти получались более жестокими.