О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)
Шрифт:
Неизвестно, чем бы закончилась пляска на спор, если бы во втором этаже не распахнулось окно и оттуда не выглянул бы Яков Васильев.
– Сдурели, черти?! Маргитка, хватит, слышишь? Собьешь ноги, безголовая, завтра в ресторане шагу ступить не сможешь! Авэла{Хватит.}, вам говорят!
Маргитка остановилась. Схватившись за грудь, едва дыша, хрипло спросила:
– Есть полчаса? Кто следил?
– Полчаса и полминуты даже! – смущенно сказал Гришка, повернув к свету серебряные часы. Маргитка быстро подошла, вырвала часы у него из рук, всмотрелась в стрелки, не замечая жадного взгляда парня. Торжествующе вскрикнув, повернулась к Катьке:
– Ну,
– На! – дрожащим от слез и ненависти голосом крикнула та, вынимая из ушей золотые серьги с аметистами. – Подавись!
Маргитка выхватила у нее серьги, разглядела, небрежно подбросила на ладони:
– Камешки-то треснутые... Сама носи! – И, кинув серьги чуть не в лицо Катьке, стремительным шагом пошла за дом, в темноту.
Оглядевшись, Илья увидел, что и во дворе уже совсем стемнело. Керосинка на столе освещала медный бок самовара и лица цыганок. Над лампой тучей вились мотыльки. Настя пыталась отогнать их, но они все летели и летели на крошечный огонек. Когда Илья подошел к столу, жена повернула к нему улыбающееся лицо:
– Ты тоже смотрел? Ну что за девочка! Никогда в жизни я такого не видала!
Сидящая рядом Илона гордо улыбалась.
– Присядешь с нами, морэ? Хочешь пряников?
Илья отказался. Сел на сырое от росы бревно возле стола, запрокинул голову, глядя в усыпанное звездами небо. Из-за черных ветвей яблонь поднимался молодой месяц. В Большом доме зажглись окна, в одном из них заиграла гитара, низкий голос запел «Ай, доля мири...», и Илья узнал Дашку. Заволновался было: «С кем это она там?» – но, посмотрев на сидящую и прихлебывающую чай Настю, успокоился. Достал трубку, раскурил ее от лампы и начал следить за тем, как постепенно пустеет двор. Матери загнали домой детей, молодежь собралась наверху, в комнате, где пела Дашка. Цыганки допили чай и, собрав посуду, тоже ушли в дом. Настя, поднимая пустой самовар, спросила:
– Ты идешь?
– Ступай, я скоро, – откликнулся Илья.
Ему не хотелось идти в душный дом, где полно народу. Кивнув, Настя ушла, и во дворе никого не осталось. Илья облегченно вздохнул; тут же лег прямо в мокрую траву, закинул руки за голову. Небо, казалось, приблизилось, заискрилось в вырезе яблоневых ветвей. Из соседнего сада купцов Щукиных тянуло запахом душистого табака и мяты. Где-то рядом протопал еж, шмыгнула серой тенью кошка. Соловей в кустах смородины заливался во всю мочь. Несмотря на упавшую росу, было тепло, земля еще не остыла от дневного жара. Лежа в траве, Илья уже начал подремывать, когда услышал вдруг тихое, чуть слышное:
– Морэ...
Он поднял голову, осмотрелся. Темнота. Никого.
– Илья...
Он встал. Двор был пуст, в доме горело лишь одно окно. На траве лежали голубые пятна лунного света.
– Кто зовет? – недоумевающе спросил он.
У темной стены дома шевельнулась чья-то тень.
– Илья... Сюда.
Он пожал плечами и пошел на голос.
Возле угла дома, полускрытая кустами сирени, чернела вкопанная в землю бочка для дождевой воды. Водная поверхность блестела в свете месяца. Тонкая фигурка склонилась над ней. Илья подошел вплотную. Удивленно спросил:
– Это ты?
– Я. – Маргитка повернулась к нему. Распущенные волосы падали ей на глаза, из-за спутанных прядей в лунном свете ярко блестели белки.
– Что ты, девочка?
– Ничего. Дай руку.
Он машинально протянул ладонь. Маргитка ухватилась за нее и, прежде чем Илья успел что-то сообразить, задрала юбку выше колен и опустила одну босую ногу в бочку с водой.
–
Но тут Илья, придя в себя, резко оттолкнул девчонку. Охнув, она взмахнула руками и повалилась в траву. Тишина. Месяц закачался в потревоженной воде, превращаясь в россыпь серебряных бликов. Соловей в смородине продолжал выводить свою песню.
– Эй... – через минуту молчания озадаченно позвал Илья.
Из темноты донесся приглушенный смех:
– Что «эй»? У меня имя есть!
– Бросила бы ты это дело, девочка, – помолчав, сказал Илья. – Ни к чему оно. Ни тебе, ни мне.
– За меня не говори, – возразила Маргитка. Голубоватый свет упал на ее лицо – спокойное, серьезное. Присев на влажно блестящий край бочки, она опустила ноги в траву. Илья стоял рядом, смотрел на отражение месяца в воде и не мог понять, почему не уходит. С минуты на минуту из дома мог кто-то выйти, увидеть их – и тогда неприятностей не оберешься. Что это девчонке в голову взбрело? А хороша ведь, оторва... Не выдержав, он осторожно посмотрел на Маргитку и увидел, что та, отбросив за спину перепутавшиеся волосы, сражается с пуговицами на груди. Расстегнув их, девушка распустила ворот платья. В вырезе мелькнула грудь. Встретившись глазами с ошалелым взглядом Ильи, Маргитка тихо рассмеялась, сунула руку в расстегнутый вырез платья – и вдруг чуть слышно ойкнула:
– Господи... Кусает кто-то! Илья, достань! Прошу тебя, достань, жук!
– Где, дура?
– Да там... На спине...
Понимая, что девчонка врет, чувствуя – добром это не кончится, Илья сделал шаг к ней. Маргитка тут же повернулась к нему, поймала за руку, притянула его ладонь к своей груди. Глаза девчонки, показавшиеся в темноте черными, очутились совсем близко, Илью обожгло дыханием.
– Послушай... Чего тебе бояться? Я ведь порченая. С тебя спроса не будет. Чем я тебе не хороша? Я лучше, чем Настька твоя, моложе... Я...
– Пошла прочь! – Илья вырвал руку и, не оборачиваясь, зашагал по седой от росы траве к дому. В голове был полный кавардак. Страшно хотелось оглянуться, перед глазами стояли соблазнительные картины: обнаженная до бедра нога, пропадающая в темной воде, молодая грудь в вырезе платья... По-прежнему как сумасшедший щелкал соловей, и в этом щелканье Илье отчетливо слышался смех Маргитки.
ГЛАВА 5
Гроза собиралась с самого утра. Над Москвой висело душное желтое марево, листья деревьев застыли от духоты, горячий воздух дрожал между домами, и стоило выйти на улицу, как спина немедленно покрывалась потом, а в висках начинало гудеть. То и дело небо темнело, из-за башен Кремля выползала синяя туча, москвичи с надеждой задирали головы, но тучу всякий раз неумолимо уносило за Москву-реку, и над городом снова повисала жара. Единственным разумным делом в эту погоду было сидение дома в обнимку с корчагой мятного кваса. По крайней мере, так казалось Илье, бредущему в слепящий полдень по безлюдному Цветному бульвару. Однако вернуться домой Смоляко не мог – как не мог этого сделать весь мужской состав хора, попавшийся сегодня утром под руку Митро.