О смелых и отважных. Повести
Шрифт:
Батька Хмель любил иногда делать театральные жесты.
— Дарую жизнь стервецам! — воскликнул он. — Взять живьем! Я из них боевых атаманов выращу!
— Их еще догнать надо, — робко заметил верзила.
Хмель лишь усмехнулся и крикнул:
— По ко-оням!
Бандиты не сомневались, что лошадь уже дотащила теплушки до станции. Поэтому было решено не задерживаясь скакать на Узловую. Впереди, слева от железной дороги, поле кончалось. Начинался заболоченный лес. Проселочная дорога круто отходила в сторону от полотна и вела к станции через речку по сухим лесным буграм.
Никто
— Это мы только… фу-фу… сегодня на твоей еде шикуем! А завтра… фу-фу… поставлю тебя на довольствие по всем правилам! Мы с тобой — питерцы… фуфу… и жить будем на питерском пайке!
— Что ж, ему и своего нельзя будет добавить? — спросила Глаша.
— Нельзя!
— Оно же мое личное! — возмутился Юрий. — И картошка, и еще кое-что!
— У нас один тоже с этим личным возился! — строго сказал Глебка. — И подвел весь отряд!… Я кусочек сала у него попробовал — и сейчас тошнит! Как таракана проглотил!… Вот оно личное-то какое!
— Зачем же ты мою картошку ешь? — спросил Юрий.
Глебка поперхнулся, хотел выплюнуть картошку, но передумал.
— Ты еще не настоящий боец продотряда, и у тебя должна быть пока своя еда! — резонно ответил он. — А как поставлю на общее довольствие, — так все!
— Отберешь?
— Заберу в общий котел!… Или выброшу, как то сало!
Юрию не очень понравилось это, но возражать он не посмел, лишь вопросительно взглянул на Глашу: она опытная в таких делах, может, придумает что-нибудь.
Но Глаша не поддержала брата.
— Тебе все равно и картошку, и муку заместо денег дали, чтоб за поезд заплатить, — сказала она и обратилась к Глебке. — Только ты его до самого Питера довези! Ладно?
— Довезем! В сохранности будет! Так вместе с хлебом на вокзал и въедет! — ответил Глебка. — Я ведь за хлеб головой отвечаю!… Когда Ленин нас с батей в Кремль вызвал, мы пришли, стоим, значит, молча, как в строю — по команде смирно, — а Ильич слушает внимательно!
— Кого слушает? — спросил Юрий.
— Да нас!
— Вы же молчали!
Глебка метнул на Юрия негодующий взгляд, вытянул губы в снисходительной усмешке и сказал с сожалением:
— Безголовый!… Понимать надо!… Ленин ка-ак посмотрит — сразу видит, чем живешь ты и что думаешь! Можешь и не говорить! Только подумал — а он уже знает!… Тут батя и говорит: «Хлеб в Питер доставим, Владимир Ильич! Если я умру, — он доставит!» Это батя про меня сказал! А я…
Глебка запнулся, будто наскочил на невидимую преграду. Слова, которые сгоряча сказал отец машинисту, вырвались у Глебки случайно и обожгли его. Юрий и Глаша увидели, как его глаза наполнились слезами. Глебка отвернулся.
Глаша вскочила, хотела подойти к нему, но отдаленный гул заставил ребят вздрогнуть. Сначала были слышны отдельные взрывы,
Вскочил и Глебка. Лицо у него оживилось.
— Батя! — произнес он. — С боем пробивается!
Глаша отрицательно мотнула головой.
— Не там стреляют! — сказала она и прислушалась. — Где-то на проселке. У моста вроде… Недалеко от станции…
— Кто же это? — шепотом спросил Юрий. — Бандиты?
— Какая разница! — сердито воскликнул Глебка. Он уже понял, что отряд не мог оказаться там, откуда долетала перестрелка. Радость его померкла. — Поехали! — скомандовал он и, вытащив на случай маузер, выскочил из вагона.
А у моста сборный отряд матроса Дубка добивал попавшую в засаду банду Хмеля. Бой развернулся точно по намеченному плану. Передние всадники попадали еще до выстрелов. Поперек моста в нескольких местах была протянута тонкая проволока. Вороной жеребец Хмеля наскочил на нее и рухнул на бревна. Батька отлетел к перилам. На мосту образовалась пробка. Несколько гранат, брошенных из-за деревьев, довершили дело. Путь вперед был прегражден. В работу вступили пулеметы замаскированные у дороги. Конная лавина повернула назад и наткнулась на деревья, с треском рухнувшие с обеих сторон. Их заранее подпилили и свалили по команде Дубка. Бандиты оказались в ловушке.
— Сдавайтесь, гады! — прогремел матрос.
Но бой еще продолжался несколько минут, пока бандиты не убедились, что выхода нет.
Пленных перегнали на другую сторону реки. Батька Хмель выделялся среди них и фигурой, и папахой, и холеным надменным лицом.
Дубок подъехал к бандиту.
— В кого, гад, ночью палил?
Хмель будто не слышал вопроса. Дубок щелкнул предохранителем еще теплого маузера. Хмель скривил губы, сказал холодно:
— Не выстрелишь… до суда… Законы уважать надо!
— А ты, бандит, уважал их?
Хмель снова покривил губы.
— Я — птица вольная! Это на тебе закон верхом ездит! Не скинешь!
Дубка трудно было вывести из себя. Но такой наглости он еще не видывал. Сдавив ногами коня так, что тот всхрапнул испуганно, матрос сказал:
— Именем революции объявляю тебя вне закона!
Маузер приподнялся.
Хмель пригнулся, ухватил двумя руками стоящего впереди верзилу, приподнял его и, как щитом, прикрылся от Дубка. Верзила завизжал противным высоким голосом.
От него Дубок и узнал все, что произошло с отрядом Глеба Прохорова. Вымаливая себе жизнь, верзила не забыл рассказать и о мальчишке, который умчался с теплушками, прихватив с собой отцовский мандат.
Глебка и не подозревал, что на лесной дороге в двух верстах от вагонов говорят о нем. Вместе с Юрием он подталкивал теплушки и никак не мог решить, хорошо это или плохо, что перестрелка за лесом прекратилась. Особенно сбивал его с толку Юрий.
— А что если это действительно бандиты? — спрашивал он и смотрел на Глебку так, будто тот мог предотвратить любую опасность.