О смелых и отважных. Повести
Шрифт:
Но все пока было спокойно.
Когда до железной дороги осталось версты три, комиссар вздохнул свободнее и защелкнул коробку маузера.
Станция, к которой Глеб Прохоров вел обоз, называлась Уречье. За водокачкой к полотну железной дороги выходила из леса неглубокая речка с узким — в одну телегу — мостом. С другой стороны к станции примыкала Довольно обширная, ровная площадка.
День был базарный, и на площадке бурлила толпа. Товары лежали прямо
На базар съехались крестьяне из окрестных деревень. Они привезли свое добро в надежде обменять на необходимые в хозяйстве городские изделия.
За базаром в тупике стояли три вагона, приписанные к продотряду. Пассажирский состав без паровоза виднелся у низкой деревянной платформы, забитой мешочниками. У входа в вокзал на стене висел плакат, изображавший бородатого спекулянта с огромным мешком за спиной. Раскинув ноги, спекулянт сидел поперек железнодорожной колеи. Надпись поясняла: «Мешочник — злейший враг транспорта!». А под плакатом безбоязненно резались в карты четверо самых настоящих мешочников.
И это были не единственные представители армии мешочников и спекулянтов. Большая часть запрудивших платформу и вокзал пассажиров состояла из людей, решивших погреть руки на трудностях, которые переживала молодая Советская республика. Запах легкой наживы заставил их покинуть насиженные места, и серая волна мешков потекла по России. В края, богатые хлебом, спекулянты везли селедку, соль, спички. Обменяв их на муку и зерно, они возвращались в голодающие города и обогащались, получая за хлеб золото, хрусталь, фарфор.
На маленькой станции Уречье мешочники и спекулянты осели случайно. Три дня назад здесь повстречались два состава. Пассажирский — с мешочниками — двигался на запад, а длинный воинский эшелон шел на восток. Паровоз с трудом тянул бесконечную цепочку вагонов с красноармейцами, орудиями, фуражом, лошадьми. Готовилось решительное наступление на Колчака, дорог был каждый час, а маломощный паровозик еле-еле тащился. Командир приказал остановить встречный поезд и прицепить к воинскому эшелону второй паровоз. Обезглавленный пассажирский состав застрял в Уречье, и мешочники уже третьи сутки торчали на станции, проклиная все на свете.
За станционными строениями, на пригорке, поросшем старыми елями, стояла чайная. Чаю здесь давно не выло — подавали кипяток с настоем иван-чая, а для посетителей, лично знакомых хозяину чайной, выносили из погреба мутный самогон.
В последние дни самогон лился рекой. Давно в чайной не бывало столько знатных гостей. Из деревень, по которым прошел отряд Глеба Прохорова, понаехали сюда кулаки. Они не спеша тянули из стаканов обжигающую жидкость, аккуратно обтирали усы и обменивались на первый взгляд безобидными, ничего не значащими фразами. Их бездействие было вынужденным: напасть на отряд своими силами они не решались, а единственная их надежда — батька Хмель — запропастился куда-то. Тайные гонцы были разосланы во все отдаленные хутора и зимовья, но пока связаться
В тот день, когда обоз с хлебом тронулся в путь, кулаки, как обычно, коротали время в чайной. Часа в три за окном послышался топот копыт и в дверь ввалился высокий мужик в короткой шинели. Сломанный когда-то нос задиристо смотрел на сторону, рыжие космы торчали из-под козырька фуражки. Шея у мужика была длинная, как у гуся. Большой кадык нервно бегал по заросшему щетиной горлу.
— Едут! — выдохнул мужик и ловко опрокинул в рот подсунутый чьей-то рукой стакан самогона.
Верховодил кулаками седенький старичок благообразного вида с окладистой бородкой и маслянистыми светло-голубыми глазами. Он встал из-за стола, перекрестился и сказал елейным голосом:
— С богом!
Чайная опустела.
Через несколько минут к платформе подошел высокий мужик со сломанным носом — тот, что прискакал на коне в чайную. Перешагивая через спящих, он поднялся по ступенькам и зычно крикнул:
— Эй! Мешочники! Царство небесное проспите! Все ждете? Небось и сало протухло, и мука прогоркла?
Платформа ответила злобным ропотом: мужик задел самое больное место. Раздались голоса:
— Проваливай, жердь длинная!
— Гавкает тут верзила всякая!
— Без него тошно!
Верзила расплылся в улыбке, будто услышал самые ласковые слова, и крикнул еще громче:
— К ним — с делом, а они лаются!… Я ведь не гордый — могу и уйти! Пусть другие едут, а вы прохлаждайтесь!
Платформа закопошилась. Слово «едут» было подобно электрической искре. Люди повскакали. А верзила все подливал масла в огонь.
— Теплушки видали? Полюбуйтесь! — прогорланил он и махнул длинной рукой в сторону стоявших в тупике грузовых вагонов.
Все головы, будто ветром, повернуло к тупику.
— Вот кто поедет в первую очередь! — орал верзила. — Комиссары с салом да медом! Они торопятся, а вам не к спеху! У них жены в шелках, им жратву подавай — хотят пузы свои отращивать!…
Пока верзила «обрабатывал» мешочников и спекулянтов, кулаки вышли за станцию к речке и, выбрав сосну потолще, повалили ее у самого въезда на мост, чтобы ни одна телега не могла проехать.
Когда обоз с хлебом показался из леса, у моста, перегороженного срубленной сукастой сосной, стояла молчаливая грозная толпа: верзила привел сюда озверевших мешочников. От станции к реке торопились все новые и новые люди. Это подходили крестьяне с базара. Они ничего не знали и шли ради любопытства.
Кулаки не рассчитывали на их появление. Благообразный старик подозвал к себе верзилу и зло сказал:
— Не мог потише? Ишь всполошил рвань перекатную! Они нам не с руки!
Глеб-старший не сразу догадался о грозящей отряду опасности. Увидев у моста толпу, он определил, что люди без оружия, значит, не банда. Да и возчики спокойно понукали лошадей.
— Утоп кто-нибудь, — сказал мужик, сидевший на передней подводе.
На всякий случай Глеб-старший все-таки обогнал обоз и пошел впереди. Чем ближе подходил он к толпе, тем глубже становилась поперечная морщина на лбу. Комиссар увидел и сосну, преграждавшую дорогу, и колья в руках у мужиков. Он понял: толпа поджидает обоз. Возвращаться назад было поздно.