О смертельных схватках и их победителях
Шрифт:
Он умолк, глядя куда-то поверх моей головы. А затем, так и не взглянув на меня, продолжил:
— Для тебя, вероятно, тот факт, что я принудил подписать документы об опекунстве, был актом величайшей подлости. Должен признать, для меня тоже. Я крайне подло поступил по отношению к себе. К своей пробудившейся огненной сути.
Тяжелый вздох и ожесточенное:
— Понимаешь, одно дело добиваться взаимности от девушки, которую до безумия любишь, и совсем другое от ребенка, чьим опекуном являешься.
Лорд Гаэр-аш снова замолчал.
— Я твой опекун, — четко проговаривая каждый звук, произнес ректор. — Я отвечаю за твою жизнь, твою безопасность, твое право быть счастливой и добиваться поставленных тобой целей.
И вновь молчание, чтобы завершить все последней фразой:
— И ты напрасно опасалась, Риаллин, я никогда не уподоблюсь твоему отчиму. Надеюсь, я был услышан и понят.
Ректор замолчал, я опустила руку с остывшей булочкой, растерянно оглядела сад, сказочно прекрасные выбеленные инеем деревья, укрытые снежным покрывалом траву и тропинки, запрокинув голову, взглянула в серое небо, с которого продолжали падать пушистые снежинки… Я не знала, что сказать. Не знала, как отреагировать. Этот человек… уже практически и не человек, с одной стороны пугал, с другой всегда приходил на помощь, всегда оберегал… Откровенно говоря, я была бы счастлива, если бы у Гаэр-аша не было бы ко мне чувств. И вот если бы их не было, тогда ректор вправду стал бы для меня самым лучшим опекуном… самым лучшим после дяди Тадора.
— О чем ты думаешь? — неожиданно напряженно спросил ректор.
— О том, что я была бы рада, если бы у вас не было ко мне никаких чувств.
Он улыбнулся, снисходительно глядя на меня с высоты своего роста, положения, опыта, возраста. Усмехнулся и тихо произнес:
— Возможно, так было бы лучше. Возможно, нет. Я стал сильнее, ты осторожнее, возможно когда-нибудь это спасет жизнь нам обоим. Возможно не только нам. В любом случае уже ничего не изменить.
Мороз крепчал, у меня мерзли пальцы, но… но уходить не хотелось, почему-то хотелось продолжить этот разговор, я и не стала отмалчиваться:
— А ваша бабушка… то что вы сказали ей, и…
— Бабушка слишком хорошо знает меня и то, насколько серьезно я отношусь к взятым на себя обязательствам.
Одна снежинка попала мне на кончик носа, щекотно так, я дернула головой, не удержалась и чихнула, едва устояв на ногах. От резкого звука с ветвей ближайших деревьев слетели совы и недовольно ухая унеслись прочь, задевая ветви и осыпав нас дополнительно инеем.
— Так значит, больше никаких поцелуев? — потирая кончик носа, осторожно спросила я.
Да, не стоило бы, конечно, но почему-то не удержалась. Гаэр-аш глянул на меня, неожиданно тихо рассмеялся, и произнес:
— Риаллин-Риаллин, ты обладаешь дьявольским умением выбирать самый тонкий лед и безрассудно идти по нему, совершенно не размышляя над тем, насколько
Из всей этой реплики я ничего толком не поняла.
— Это вы о чем? — спросила осторожно.
— О твоей детской непосредственности, вкупе с юношеским желанием расставлять точки.
— Что?
— Да, больше никаких поцелуев.
Я улыбнулась. Победно и счастливо. Подняла взгляд на ректора, увидела, как нахмурился он, при виде моей реакции, улыбнулась шире, даже не знаю почему. Наверное, его хмуро-мрачному виду и тому, с каким напряжением сейчас держал спину ровной Гаэр-аш.
— Ты меня провоцируешь, — неожиданно произнес он. — Сама-то хоть это понимаешь?
— Нет, — ответила я совершенно искренне. — Булочку хотите?
И продолжая улыбаться, протянула ему сдобу.
— Чему ты улыбаешься? — не делая даже попытки принять или отказаться от того, чем я так щедро была готова поделиться, спросил Гаэр-аш.
— Не знаю, — я сегодня была на удивление откровенна. — Наверное, я рада тому, что не нужно вас больше бояться, и теперь даже рада, что вы стали моим опекуном. И еще я очень благодарна вам за этот вечер. Знаете, мы с дядей Тадором часто гуляли по ночному лесу, так что у меня сегодня не только булочка с привкусом счастливого детства, но и прогулка немного волшебная.
Огляделась и поправила себя:
— Очень волшебная.
А вокруг тихо падал снег, ложась пушистыми хлопьями на деревья, кусты, покрывающий дорожки и траву… С волос Гаэр-аша снежинки скатывались, практически не задерживаясь на черных гладких прядях, а вот у меня они теперь были и в волосах, и на ресницах и вообще…
— Завтра бой, — тихо напомнила я.
Второй раз напомнила за этот вечер. Первый раз одному темному лорду, теперь вот второму.
Ректор протянув руку, отряхнул снежинки с моей непокрытой головы, поправил окутавший шею длинный вязанный шарфик, смахнул снежинки и с моих ресниц, щелкнул по явно покрасневшему от морозу кончику носа и улыбнувшись, согласился:
— Да, пора возвращаться.
Я кивнула. И, наверное, стоило отстраниться, но этого жеста нежности и заботы как-то перехватило дыхание. И широко распахнув ресницы, я изумлено посмотрела на лорда Гаэр-аша, такого взрослого, сильного, надежного и, наверное, близкого. А еще сурового, непостижимого, ответственного и невероятно сильного.
— Невероятно, — с какой-то грустной иронией произнес ректор, — насколько открытым и сверкающим становится твой взгляд, когда в нем нет страха. Ощущаю себя последней сволочью.
— Почему? — удивилась я.
— Из-за того, что заставил бояться. Из-за того, что считал это правильным. По многим причинам. Идем, нам действительно пора возвращаться. Норт уже дома.
— Да? Откуда вы знаете?
— Чувствую, Риаллин. Я теперь очень многое чувствую.
Конец четвертой книги