О теории прозы
Шрифт:
На Марсовом поле тогда стоял большой сарай, и в этом сарае каталось бесконечное количество людей на роликах и коньках. И тот номер телефона был похож на мой, ко мне звонили: много ли народу и удобно ли будет сегодня кататься? А я им отвечал: здесь не скетинг-ринг, и чужие голоса говорили: откуда вы знаете, что мы ищем скетинг-ринг, а я вешал трубку.
Молодость. Чистый снег на улицах. Вывески с рисунками. Много на улицах женщин в теплых платках. Не очень теплых – но они дешевле пальто. Покупали.
Говорю не для пестроты. Воспоминания приходят и садятся рядом со мной.
И я не волен в их приходе.
Еще одно предисловие
Уже писал, что занимаюсь сейчас повторением пройденного – работой «О теории прозы». Это история и теория прозы.
Вспоминаю Италию.
У шоферов там странная манера – на дороге, переполненной машинами, вдруг отпускают руль и начинают рассказывать о том, что мы видим вокруг. Они играют в чичероне, а машина работает сама, она умеет, ей задано направление.
В Риме, у того места, где, как писал Сенкевич в «Камо грядеши», вышел Иисус и сказал, что он снова идет на крест, видел кусок раннеримской мостовой, которая выглянула из-под многочисленных покровов времен принципата, домината, Оттонов и прочее.
Боюсь.
Хочу найти покров дороги, не починить ее, а сделать заново.
Меня восхищают римские акведуки. Римляне, мудрый народ, который знал, как завоевать мир, и не знал, что сам он еще рассыплется на десятки народов; каждый из них будет иметь свой голос и спустя тысячелетия сохранит все же голос прошлого во вновь созданном языке.
Мне хочется поговорить с собой. Разобраться, что было, что прошло.
Прошли друзья, разошлись по могилам.
У истории странная походка.
Мне хочется вспомнить, что такое сюжет. Сюжет хотят вывести из слова. Так понял мысли своих друзей и попутчиков.
Люди были велики. Когда-то я шел за Потебней так пристально, что даже начал спорить.
В поисках предков нынешних машин через деревянные насосы соляных колодцев можно дойти до тростниковой дудочки, через которую накачивали воду из рек, опасно насыщенных злыми духами и просто крокодилами.
Старое не исчезает. Оно воскресает, часто даже с подробностями, как бы ненужными. История сохраняет черты всех домов, которые так неохотно разрушались временем.
Можно открыть для себя, что и мифы были попытками что-то понять или не понимать, а покрыть старинное покровом так, как в горах закрывают еще опасные места коврами и одеждой.
Когда один из крымских Гиреев уходил из воспетого Пушкиным Бахчисарая, из дворца с не бегущим вверх, а плачущим фонтаном, то люди вспомнили, что они из одного рода с ханом и отдали последнюю одежду
А можно вспомнить многократные сны – сны Пушкина.
Сны – черновики, которые не уничтожались, а только возвышались.
Сны не живут днем или живут редко, но они вспоминаются.
Считается, что сны – это предчувствия, предсказания, они – черновики истории.
Римляне задерживали выступление легионов, если сны были неблагоприятными, если птицы летели как-то странно, не туда и не так.
Можно понимать историю, литературу как историю еще не понятых дорог.
Иногда сны сбывались.
Пишу новую книгу о теории прозы.
Книга о старых забытых путях, о лесах, в которых когда-то скрывались какие-то племена, или о норах под скалами, в которых тоже жили люди и учились в темноте мазать черной краской белые плиты скал, учились рисовать, удваивая свои воспоминания изображением. Они здесь учились делать черновики, были почти реалистами.
Мы говорим о бродячих сюжетах. Да, сюжеты бродят. И дети бродят по улицам. Я сам когда-то бродил по дорогам и ударял по водосточным трубам, которые отзывались голосом разной высоты.
Невысказанные, обманные решения.
Обманные обезьяньи мосты из встречных веток, переплетенных вместе. Камни, прислоненные друг к другу вершинами, за которыми можно укрыться от ветра и хищников.
Камни эти – предшественники, современники и спорщики с архитектурными арками.
Хочу раскрыть старые могилы. Могилы людей.
Уже в палеолите костяки умерших окрашивали красной охрой.
Люди питаются, и часть пищи уходит непрославленной на землю.
На этих местах потом гуще растет трава.
Но надо чистить дороги.
Было время, когда ангелы были похожи больше на зверей, чем на ангелов, хотя они и тогда были крылаты. И их портреты – дело искусства, потому что они предтечи добычи охотника.
Человек разбивал свои знания в осколки, чтобы учиться говорить, говорить в полный голос.
Или, наоборот, из осколков собирать целое, единое.
В горах есть места, где скалы на крик отвечают обвалами.
Там камни учат стихам и рифмам.
Дороги возле жилищ должны быть чистыми.
Соловей поет не для того, чтобы соблазнить подругу.
Нет, уже с трудом построено гнездо, и в нем лежат яйца, аккуратно, с болью положенные. Он поет будущие песни, но есть враги и соседи, и не всегда для удовольствия поет соловей.
Звери ревут, призывая соперника на бой, призывая самку. Лоси могут биться, переплетаясь рогами, и потом упасть рядом.
Но не будем лгать на зверей. Они редко добивают друг друга.
Скорее они пастыри, лесовладельцы, отмечающие границы своих вотчин собственным запахом.