О том, чего не было (сборник)
Шрифт:
– Здравствуйте, – поздоровался Феликс. – Заходите, пожалуйста.
– Я не к вам, – сказала я.
– Как хотите, – согласился Феликс и ушел обратно в ту же дверь, из которой вышел.
– Я к вам, – сказала я Семеновой.
– Мое солнышко… – вдруг запищала старуха. Я поразилась диапазону ее голоса, как у перуанской певицы Имы Сумак. – Да кто же это к нам пришел своими ножками…
Я подумала: Семенова обрадовалась моему приходу, но, оглянувшись, увидела маленькую девочку лет трех, с хвостом и в джинсах.
–
Девочка посмотрела на меня и что-то тихо сообщила бабушке.
– Есть кто-нибудь в доме? – закричала Семенова так, что я вздрогнула всем телом, а девочка моментально заплакала. – Я спрашиваю: есть у ребенка мать?
В коридор вышла высокая молодая женщина, тоже с хвостом и в джинсах.
– Что вы кричите? – спокойно спросила она.
– Как это, что кричу! Ребенок умирает, а всем наплевать.
Женщина взяла девочку под мышку и понесла по коридору. Семенова двинулась следом, горюя:
– Нет у тебя матери, сиротка моя несчастная! Как ты держишь ребенка, ты сломаешь ей руку…
– Не митингуйте, мама, – спокойно попросила молодая женщина.
Они растворились где-то в темноте коридора.
В прихожую стремительными шагами вышел Феликс.
– Чего они орали? – поинтересовался он.
Я пожала плечами.
– Невозможно работать, – пожаловался Феликс и ушел обратно.
Появилась Семенова.
– Я к вам, – еще раз напомнила я, боясь, что она снова направит меня к Феликсу.
– Проходите, – Семенова кивнула мне светским поклоном, переключаясь в новое качество, и улыбнулась мне, как королева Англии.
Она привела меня в свою комнату: на двери висели ножи и сабли, должно быть, старуха их коллекционировала. В комнате были следы захламленности, небрежности и интеллекта: вдоль стен стояли стеллажи, сверху донизу заставленные книгами, возле стеллажей какие-то сундуки, крытые пыльными коврами, узлы, собранная раскладушка. Было впечатление, что Семенова собралась выехать на дачу, должен прийти грузовик. Но среди зимы никто на дачу не выезжает, просто Семенова привыкла жить так и не представляет, что можно жить по-другому.
Мне нравилось в этом теплом хламе гораздо больше, чем в своей проветренной квартире с блестящей полированной мебелью. Современные квартиры все примерно одинаковые, они не отражают человеческого присутствия и напоминают дорогие гостиничные номера.
– Хотите чаю? – спросила Семенова и, не дождавшись ответа, закричала: – Машенька, вы не могли бы организовать нам чай?
– Нет, – коротко ответила Машенька.
– Я не хочу, – отказалась я.
– Какой-то сумасшедший дом, – пожаловалась Семенова. – Работаю на них, как вол, и никакой благодарности. И что только с ними будет, когда я умру…
Из кухни появилась Маша – та, что открыла мне дверь. Она грохнула
– Спасибо, родная, – вкрадчиво поблагодарила Семенова.
– С утра до ночи едят, – упрекнула Маша и ушла.
Семенова подвинула мне чашку.
– Вы с кем живете? – спросила она с доброжелательным любопытством.
– Я? С мужем.
– Сколько же вам лет?
– Двадцать девять.
– Никогда бы не дала… У вас есть дети?
– Нет.
– Почему?
– Успею…
– Знаете, сколько лет было матери Татьяны Лариной?
– Нет, – удивилась я. – А сколько?
– Тридцать пять. У нее было две дочери-невесты. А сейчас в тридцать пять сами невесты.
Я промолчала. Пролетел тихий ангел.
– У меня в вашем возрасте было четверо детей, трое своих и один приемный. Я работала в КОМОНЕСе – Комитете по охране несовершеннолетних. Тогда была разруха, беспризорность. Одного мальчика я взяла себе.
– Сейчас сложно иметь много детей, – сказала я.
– Сейчас вообще установлено, что объем бедер у женщин стал на десять сантиметров уже, чем сто лет назад, а у мужчин на десять сантиметров шире. Мужчины стали как женщины, а женщины – как мужчины. Вас как зовут?
– Лена.
– А по отчеству?
– Елена Владимировна, – вспомнила я. Меня никто не звал по отчеству.
– Вы агитатор? – спросила Семенова.
Она разговаривала со мной и не знала – с кем имеет дело. Если бы в дом пришел человек, просто перепутавший квартиру, она тоже усадила бы его и напоила кофе. Семенову интересовало, кто к ней пришел, а не за чем пришел.
– Я с телевидения, – объяснила я. – От Карпухина…
– Вы что окончили? – спросила Семенова. Дела ее почему-то не интересовали.
– ВГИК, сценарный факультет.
– Вы сами пишете?
– Нет.
– Почему?
– Успею, – неопределенно сказала я.
– Когда же вы успеете? Вам почти тридцать лет. А Лермонтова в двадцать семь уже убили.
В восточной народной мудрости сказано: человек за свою жизнь должен сделать три дела – написать книгу о времени, в которое он жил, родить ребенка и посадить дерево. Я пока еще не создала ничего. Смысла в моем существовании не было совершенно.
– Феликс! – позвала Семенова. – Иди сюда!
– Ну что тебе? – недовольно отозвался Феликс.
– Иди, тебе говорят!
Феликс вошел в комнату.
– Посмотри на себя. Вот – ты. – Семенова указала на меня пальцем.
– Бабушка, – укоризненно проговорил Феликс, – я работаю, а ты мешаешь мне думать.
– Он думает! Они, видите ли, все думают, а как что-нибудь сделать – их нет! Тебе уже сорок лет!
– Сорок лет, по самым грубым подсчетам, мне будет в тысяча девятьсот восьмидесятом году.