О том, что сильнее нас
Шрифт:
Хоть и долга заря в Тверской губернии и гаснет медленно-медленно, за ловлей карася она пролетает мгновенно и кончается резко. Раз — и не видно уже поплавка. Два — перевёл дух, сбросил азарт. И – тут как тут целая лавина совершенно новых ощущений. Оглушающая тишина. До звона в ушах. Оказывается, чайки давно уже заткнулись и по домам спать разбрелись, вон на островах белым крапом лежат. Равно как и комары. Роса, оказывается, уже упала – вся трава в последних лучах каплями сверкает. Садок полон, так что ещё десять минут — и не влез бы очередной карась. Костерок вон у палаток горит, вкусным запахом оттуда тянет. А со стороны, обратной к солнцу, — тучу угольно-чёрную натянуло, так что не иначе как польёт ночью хорошенько, попритушит горящий торф.
Хорошо,
Звуки ночного торфомассива сами по себе крайне интересны, многослойны и многоплановы. В карьерах происходит непрерывный плеск, возня и чавканье. Как бы уровнем выше — непрерывный и громкий звон лягушек, который настолько ровен, что ухо от него отстраивается и перестаёт замечать. Надо всем этим на многие километры плывут призывные вопли выпей, похожие отнюдь не на бычьи, как это принято считать, а на вполне ослиные с выраженным акцентом ржавого насоса. Первые годы болотных вылазок мы даже были вполне уверены, что это именно насосы и качают воду на действующих разработках, тем более что из каких-то неведомых побуждений выпи предпочитают задавать свои концерты именно там. И в Шатуре, и в Редкино, и в Орше, да и во всех прочих торфяных массивах оные вопли непременно раздаются со стороны современных работ.
Но это — звуки постоянные, фоновые. Периодически же — они прерываются звуками гораздо более резкими и громкими. То бобёр шарахнет хвостом по воде, как будто бревном, и откуда только у него сил хватает, то возникнет паника на каком-либо чаячьем острове по причине напавшей выдры, то лиса тявкнет чуть ли не над ухом… Последнее, впрочем, неспроста. Лисы на заброшенных торфоразработках особенные, действуют они на удивление коллективно и осмысленно. На Оршинском нас разок даже самым форменным образом ограбили. Пока одна рыжая моталась вокруг костра вполне в пределах видимости и звуки всякие отвлекающие издавала, две другие тишком выволокли из воды мой садок с карасями (пятнадцать килограмм!) да и утащили его по топкой бровке на соседний остров, где и закатили пир втроём. Не утащили – унесли! Вчетвером, как на носилках. Чтобы по листве не прошуршать, когда мимо костра несут! Обнаружили потерю мы только утром, причём в совершенно анекдотическом контексте. Удобных мест для размещения садка не так уж и много — коряги и сплавины мешают, так что, когда я утром проснулся, на месте моего садка обнаружился Костин. Тот встал пораньше и сидел на берегу, рыбку таскал. Разумеется, я долго бухтел на Костю за то, что он, приспосабливая свой садок, ненароком отцепил мой. Даже влез в воду, дабы поискать свой на дне. Не нашёл. Зато нашёл чужой, спокойно лежащий на дне с явно перегрызенной верёвкой. Набитый до такого состояния, что лисы, видимо, верёвку отъели, но сам садок вытащить из воды просто не смогли. Ещё бы — килограмм тридцать. Только после этой находки мы дотюмкали, в чём дело, и живенько по следам нашли на соседнем острове то, что осталось от моего садка.
В полном соответствии с неторопливым спокойствием пейзажа, костёр, если он поддерживается, тоже должен быть спокоен. Весёлые костры с ярким пламенем хороши для пикника. Здесь — костёр должен только греть. И совсем чуть-чуть подсвечивать. В лесу, скажем — ночью, и так темно, потому яркое пламя и сгущение тьмы вокруг костра ничего не нарушают. На торфянике же, где со всех сторон отблёскивает вода, ночная тьма мягка и прозрачна, блеск озёр и контурный рисунок
Четыре-пять брёвнышек, берёзовых, а лучше ольховых, обязательно от сухостоины, причём без нижнего метра, выложенных костром-звездой, — именно то, что нужно. Умеренно-яркие и очень жаркие угли без единого языка пламени, вскипающий за считаные минуты чайник, управление по принципу ядерного реактора «передвижением управляющих стержней» — словом, полный комплект удобств. И хватает на несколько часов.
Пожалуй, только такими ночами и можно в полной мере оценить некоторые экзотические питейные традиции. Водка будет противоречить окружению, для водки нужны, например, котелок ухи и яркий костёр. Коньяк — нарушит вкус и свежесть воздуха. Для вина просто холодно. Вот и всплывает такое замечательное английское изобретение, как грог. В кружку горячего, крепкого и сладкого чаю раздавить ломоть лимона и вылить рюмку рома, а то и просто водки. Или вместо лимона подавить клюквы. И не опьянит чрезмерно, и холод и влагу разгонит, и стиль восприятия не нарушит. Одна-две кружки — и достаточно, можно опять переключиться на чистый чай, который и сам по себе имеет вкус необыкновенный, будучи на торфяной воде сварен.
Считается, что рыболов — существо без меры азартное и во всякое возможное утро вскакивает в несусветную рань. Чорта с два. Поместите рыбака в действительно красивый пейзаж с реально обильной рыбалкой. И понаблюдайте несколько дней. Вот здесь-то и проявится фокус. Оказывается, азарт приложим только к отдельно взятой зорьке, а вот просиживать её с удочкой или заниматься чем ещё — становится вопросом не азарта, а элементарной жадности. Если индивидуум ездит ради природы, рыбалка чаще всего будет занимать либо утреннюю зорьку, либо вечернюю, но никак не обе сразу. Вторую займут иные способы общения с природой.
Даже просто выспаться как следует! Очередное достоинство торфяников — в воде вокруг и в развесистом дереве над палаткой, вкупе придерживающими на несколько часов наступление дневной жары. Обычно ведь как? Коснулся палатки первый солнечный луч, и через минуту жарко. Вылез из спальника, заснул опять. Через пять минут и без спальника взмок. Плюнул, вылез, а там иней на траве. И комары в придачу. Здесь же утреннее тепло нарастает мягко; к тому времени, когда в палатке начнёт припекать, — на улице устанавливается самый что ни на есть комфорт, с мягкой жарой на открытом месте, приятной свежестью под деревом, в меру тёплой водой, набравшей яркие цвета зеленью растительности…
Вот теперь, выспавшись и приняв чайку, можно и за приготовление карасей взяться. На этом торфянике они мелкие. Там, откуда нас бычок выжил, — попадались и по килограмму и больше, а здесь — максимум в ладонь, а в массе в палец. Чистить, конечно, запариться можно, как-никак с вечерней зорьки минимум килограмм пять на троих получается… Но окупается сторицей. Карась вообще рыба парадоксальная. В частности — тем, что съедобен либо если он мельче ста грамм, тогда кости можно разжарить, либо крупнее пятисот, тогда их можно выбрать. В промежуточных вариантах — не отплеваться. Если, конечно, не применять специальных технологий.
Впрочем, правильные технологии и так желательны. Попытался я как-то раз проштудировать все доступные кулинарные книги на предмет систем изготовления такого, казалось бы, классического блюда, как караси в сметане. И — хрен там. Ни в одной не нашлось приемлемого варианта, везде ерунда какая-то, при которой вместо пищи богов получается каша с костями. Так что поделюсь своей версией.
Карасей нужно ошкурить, обезглавить, посолить, обвалять в муке, если есть какая-то ягода — набить ею. На сильном огне, не жалея масла, обжарить до хруста. Обжаренных по мере поступления складывать в казанок, проливая каждый слой сметаной. Тем временем костёр, на котором вчера готовили ужин, сегодня кипятили чай, а потом жарили карасей, — аккурат приходит в нужное состояние. В торфе выгорает яма, на дне которой лежит немножко углей, а все стенки слабенько тлеют. В эту-то яму на час-полтора и подвешивается плотно закрытый крышкой казанок.